— Если у тебя ее найдут и будут спрашивать, откуда она взялась, то скажи, что к тебе ходит много людей и каждый может принести все, что ему вздумается, — наставляла ее сестра.
Когда же гестапо арестовало нескольких человек, с которыми Иржина поддерживала связь, она уехала на несколько недель к матери в село. Рабочим же сказала, что едет в Вену на курсы кройки. В ее отсутствие гестапо дважды побывало у нее на работе.
— Она уехала в Вену на курсы кройки, — отвечали гестаповцам.
Когда Иржину допрашивали в гестапо, она призналась, что «поездка» в Вену была всего лишь торговым трюком.
Последующие допросы не дали никаких результатов. Иржина постоянно твердила, что ничего не знает, ни с кем не знакома и с сестрой давно не виделась.
— Отпустите меня, пожалуйста, я ничего плохого не сделала, — смотрела она на Лангера невинными глазами.
— Действительно, все говорит о том, что она не имела ничего общего с коммунистами, — обратился Лангер к переводчику. — Мы с ней возимся уже семь месяцев и за все это время не сдвинулись с места.
В канцелярию вошел худой мужчина в гражданском.
— Мы выяснили, — радостно сообщил он комиссару. — Эта Кудержикова проживает на Каменной улице, в доме номер девять. Мы за ней едем.
— Меня это не касается, — заявил Лангер, заглянув в бумагу, которую ему вручил агент. — Молодежью занимается мой коллега Дорш, это здесь, рядом, — показал он пальцем на соседнюю комнату.
«Кудержикова, Каменная, девять… Кудержикова, Каменная, девять… — повторяет про себя Иржина, сидя вместе с несколькими другими арестованными в ожидании окончания допросов. — Сегодня пятница, замена белья, мать принесет чистое белье, а грязное заберет домой. Нужно спрятать в белье записку, чтобы предупредить Кудержикову. Каменная, девять… Каменная, девять…»
Арестованные поочередно идут на допрос и снова возвращаются, многие из них выглядят измученными и подавленными, но после каждого допроса они испытывают некоторое облегчение: еще один день позади. Время как будто бесцельно блуждает по зданию правового факультета. Заглянет в одни двери, снова захлопнет их и идет дальше. Такое ощущение, что оно замедлило свой бег, стало равнодушным ко всему.
Наконец допросы завершаются. Долго ли они длились — час, два, десять? Заключенные строятся по двое и спускаются вниз, чтобы сесть в красную тюремную машину. Их вызывают по фамилии, чтобы кто-нибудь не затерялся в здании или не убежал. Правовой факультет размещен в нескольких зданиях, вокруг которых разбиты сады. Там трудно искать сбежавшего.
Выкрикивают одну фамилию за другой. Иржина ждет, когда назовут и ее. Неожиданно до ее сознания дошли слова: Кудержикова Мария! В тюремную машину входит высокая брюнетка с красивым лицом, опухшим от многочисленных побоев.
Кудержикова, Каменная, девять…
«Ее били, мерзавцы», — думает Иржина.
Дорш уже прославился этим. Он старается выколотить из каждого как можно больше, не жалеет времени на допросы, не щадит заключенных, лишь бы доказать свое служебное рвение и продемонстрировать фюреру, что такие, как он, незаменимы в протекторате.
На скамейках вдоль кузова сидят, плотно прижавшись друг к другу, люди. Хлопает дверь, щелкает замок. Наступает самый напряженный момент. Все испуганно устремляют взгляд в окошко. Вдали видны неприветливые многоэтажные дома на Коуницком проспекте и двухэтажные виллы, поднимающиеся вверх до самых Коуничков.
Автомашина сворачивает с Вевержской улицы, в глазах исчезает испуг, напряжение на лицах постепенно слабеет. Один, второй, третий дом… Слышен звон трамваев… Вот остановка на перекрестке… теперь поворот — и они уже на улице, ведущей к тюрьме. Знакомая дорога. Теперь они будут медленно ехать по большому кругу. В окне появляется низкое заводское здание, кинотеатр. Через минуту они оставят позади сводчатые ворота и остановятся у кирпичного здания тюрьмы, своего «дома».
Дом… Это грязная, вонючая камера на втором этаже, где установлены железные кровати одна возле другой. Это два умывальника на двадцать женщин, отданных на произвол гестапо. Допросы, во время которых нацисты пользуются методами, ничуть не уступающими по жестокости средневековым, бывают несколько раз в неделю, иногда и ежедневно, а чистое белье им разрешают приносить раз в неделю. Двадцать железных кроватей, двадцать грязных, истлевших от времени одеял и тучи клопов. В углу камеры деревянная будка без крыши, а в ней большой железный горшок с двумя ручками и крышкой. Это туалет.