Надзирательница была в ярости.
— Какая наглость! — закричала она. Ругательства посыпались одно за другим. — Подожди, проклятая стерва! Тебе это не пройдет даром! За это ты пойдешь в особое отделение, а там из тебя выбьют наглость. Уж я об этом позабочусь, ручаюсь тебе!
Ярка спокойно ждала, пока надзирательница угомонится, затем выразительно посмотрела на ее вздутый живот и спокойно тихим голосом произнесла:
— А разве вы не боитесь, что ребенок, который у вас родится, впитает в себя всю вашу злобу? Он будет относиться к вам так же, как вы к нам!
Надзирательница побледнела, положила руки на живот, как бы желая уберечь его от проклятия, и с выпученными глазами попятилась в коридор.
Весна ускорила движение сока от корней к кронам деревьев. На закрытом от солнца дворе, между толстыми каменными стенами, местами еще лежал лед, но весенний воздух с такой силой вторгался в камеры сквозь замерзшие стены и окна, что от него кружилась голова.
Вчера к ним в камеру втолкнули двух женщин — мать и дочь из Пршерова. Они укрывали в своем доме партизан, и кто-то их выдал. Утром женщин отвезли на допрос, и больше они не вернулись. Тюремная машина, видимо, повезла их в другую сторону, вверх, между ухоженными виллами, на которых в это время начинает зеленеть плющ и дикий виноград и где в садах разбивают грядки, чтобы посеять в них семена. Эта дорога вела к Коунички, откуда еще никто не возвращался. Очевидно, те две женщины не подозревали, куда их везут, и радовались пробуждающейся природе.
Ярку и еще одну женщину из камеры отправили за углем. Они взяли бак за ручки и пошли в заднюю часть двора, где сложен уголь. Неплохо было бы прихватить побольше, ведь весной в каменных стенах так сыро, что кажется, будто вся влага переместилась в помещение.
— Что вы там так долго возитесь? — нетерпеливо крикнул им надзиратель.
— Набираем уголь, — в один голос ответили они.
— И хотите прихватить себе побольше, не так ли?
— Ну что вы! — обиженно произнесла Ярина. — Как вы можете так говорить? Я сейчас думаю о серьезном деле.
— О каком таком деле?
— Нельзя ли здесь подписаться на газету «Фолькишер Беобахтер»?
Надзиратель опешил:
— А для чего?
— У нее самый большой формат, — спокойно пояснила Ярка. — А мы в камере не имеем туалетной бумаги. — И величаво, как королева, она прошествовала мимо надзирателя в камеру.
— Это оскорбление имперской печати! — вдогонку им завопил надзиратель. — Я доложу об этом!
Через несколько дней, когда обитательницы второй камеры гуляли по сырому тюремному двору, перед входом появился маленького роста человек в эсэсовской форме. Увидев женщин, ходящих по кругу, он пристроился к ним и повернул свое личико к весеннему небу.
— Кто из них чернил имперскую печать? — спросил он надзирательницу.
Эти слова могли прозвучать резко, если бы его голосок не был писклявым и жалобным, как будто человек звал на помощь.
Надзирательница показала на Ярку.
Карлик в эсэсовской форме быстро пошел к ней. Его только что сшитые новые сапожки скользили по мокрым булыжникам, и казалось, что у него вот-вот разъедутся ноги и он грохнется. Наконец он добрался до Ярины. Расправил плечи, выпятил грудь и, грозно подняв голову, пискнул:
— Как вы могли отважиться чернить имперскую печать?
Ярина на мгновение опустила голову, но тут же подняла ее и, не реагируя на вопрос, продолжала идти.
— Слышите? — не отставал он. — Я с вами разговариваю, да-да, с вами!
Ярина молчала, продолжая двигаться по кругу, а у ее ног по скользкой мостовой прыгал эсэсовец в блестящих сапожках. Великий дух «сверхчеловека», который он решил продемонстрировать на тюремном дворе, испарялся на глазах. Ярина это почувствовала.
В окнах мужских и женских камер появились лица любопытных, тут и там раздались смешки, сначала робкие, потом все более смелые, и наконец со всех сторон послышались взрывы хохота.
Человечек в эсэсовской форме внезапно осознал смехотворность своего положения и так же быстро исчез, как и появился.
39
Каждую пятницу заключенным приносили из дома чистое белье, а с ним часто передавали тайком и сверток с едой. Пятница была для всех праздничным днем.
Выстиранное белье пахнет домом, материнскими натруженными руками. От Марушкиного белья исходит запах свежести, высокого голубого неба, лугов с сочной травой и ветра с пограничных гор, на которых местами еще лежит снег. Прижимаясь лицом к белью, Марушка живо вспоминала свое детство, счастливое, беззаботное.