Обвиняемые — три парня и одна девушка — выстраиваются в ряд.
— Именем рейха!..
Все встали, чтобы выслушать приговор.
— Лишение гражданских прав… Конфискация всего имущества… — резкие слова больно ударили по сердцу матери. Она взглянула на отца. Йозеф сидел бледный, белее стены. Какие нестойкие мужчины!
— Ну не имеет права голосовать, — вздохнула мать, — это еще не так страшно.
Йозеф уставился на нее тупым взглядом. Он потерял дар речи, сердце его окаменело. Он не способен думать, действовать. А мать, счастливая и спокойная, улыбалась.
Подожди, суровая действительность, не спеши, пощади немного материнское сердце, не наноси ему смертельной раны!
— Ты не знаешь?
Глаза у нее пока счастливые, полные надежды.
— А что? Что такое?
Они потемнели от испуга. Неужели придет несчастье? Неужели повторится то, что было тринадцать лет назад? Им тогда сказали: «Ей уже лучше». А потом…
Фанушка!
— Что с ней?
В глазах матери — удивление, испуг, отчаяние…
— Ведь она будет казнена…
Слова, которые дошли до ее сознания, стали расти, как снежный ком. Но только одна-единственная мысль, ставшая жгучей, как огонь, билась в голове: «Казнена… казнена…» Не может быть, не может быть! Сердце, и без того тяжелое, как камень, становилось все тяжелее и тяжелее, грудь сдавило, в висках стучало.
Но их ребенок пока еще здесь, хоть и в наручниках.
Нет, это не наручники, это бабушка Цибулкова, выкупав новорожденную, закутала ее и к повивальнику прикрепила четки. Передала девочку сначала матери, потом отцу, а затем всем остальным родным.
Приветствую тебя, мой дорогой ребенок! Господь бог посылает нам тебя на радость и заботы!
Был тогда Зеленый четверг, и люди возвращались из костела. Роженице для подкрепления сварили курицу, и даже гости остались довольны обедом.
Садитесь, добрые люди, к нашему столу и покушайте с нами!
Но как они будут есть, если у них связаны руки?
Судебный зал уже пуст, все зрители разошлись. Здесь остались лишь осужденные со своими несчастными родителями и охранники.
Из материнских глаз льются тяжелые слезы, растекаясь по щекам, которые еще недавно были гладкими и цветущими. Теперь это дорогое лицо сморщилось, как яблоко после зимы, а в темных волосах появились серебряные нити. На лицо, которое после урожайного лета должно было спокойно и счастливо пережить осень, преждевременно дохнула зима.
42
Никто не поверил бы, что в такой маленькой камере может быть столько пыли. На столе какие-то перья. В носу щекочет, глаза слезятся. Не с кем поговорить, некому довериться, и в душу неудержимо вползает страх.
Здесь нет допросов с ударами по лицу, здесь не бьют дубинками или кованой обувью, и все-таки тут хуже, чем в Цейле. Там Марушка после каждого допроса возвращалась к своим друзьям. Руки Иржины с готовностью прикладывали к ее израненной спине холодные компрессы. Остальные женщины подбадривали ее и поддерживали взглядами. С ними она делилась всем, что присылали из дома, им несла свою радость и горе. Здесь же ей не с кем общаться. Она одна в одиночной камере номер 62, предназначенной для смертников.
Приближался волшебный рождественский щедрый вечер. Было ли Марушке хуже год назад на Панкраце, когда она с еловой веточкой в руке только вступила на путь страданий? Приближался конец ее жизни. Сколько ей еще осталось жить?
Пятница была днем казней, и в этот день любой из приговоренных мог быть казнен. Те из них, кто пережил этот день, могли уверенно рассчитывать еще на целую неделю. В том году рождественский вечер приходился на четверг. Возможно, фашисты не станут казнить под рождество? Они же верующие… А в следующую пятницу будет Новый год!
К новому, 1943 году пани старшая надзирательница прислала каждой заключенной ломтик хлеба с куском жареного гуся. И еще одну пятницу пережила Марушка. В тот день она получила от матери отчаянное письмо с просьбой не отказываться от соборования:
«Исполни мое желание, дитя мое, и я понесу на себе этот крест мучений до смертного одра».
Через несколько дней мать, отец и Бетушка приехали к Марушке. Они сели за длинным столом, между ними устроился строгий, официальный переводчик. Надзирательница ушла, они остались в помещении одни, но строгие правила не разрешали им приблизиться друг к другу.
— Я умру, если ты не выполнишь мою просьбу, — проговорила мать и умоляюще посмотрела на дочь. В эту минуту Марушка вспомнила, как во Врбовцах они вместе бродили несколько часов по лесу молча. Тогда они понимали друг друга.