Моя борьба закончилась, как только хищник признал мою победу. Он лежал и смотрел на меня, выталкивая с хрипами, все что мог сказать напоследок. Зря, нечестно, — вот что он говорил. Я вытащил пику и откинул: ты прав.
Но ничего не изменить.
Мой взгляд скользнул в сторону самки, что рвала плоть человека, уже мертвую, но еще теплую. И это тоже не изменить. Как не изменить то, что мне придется ее убить. Столь слаженная пара лишившись одного, будет мстить оставшейся единицей. Сиротство не для нее, она предпочтет реванш или смерть.
Месть хищника пожалуй самое опасное, что можно было придумать здесь.
Был бы я один, я бы потягался, но на мне была ответственность за Эву, слишком неприспособленную, слепую и глухую, как все человечки. И ей быть жертвой зверя, если я не остановлю его сейчас.
Самка рвала плоть демонстративно и щурила на меня полные непримиримой злобы глаза. Она вызывала меня, мгновенно сообразив, что своей половине она уже не поможет, уже потеряла и не вернет. Но она спешила убить меня на его глазах, пока он еще видел, пока еще мог почувствовать ликование. И я принял вызов. Ее право и мое сошлись меж частоколом стволов раскидистых деревьев.
Она закружила, шлепая мокрым хвостом по коре и скаля зубы. Она издевалась, вымещая боль и ярость от потери и грозила мучительной смертью. Ее лапа легла на мертвую плоть человека, намекая — это твое будущее. И мы оба прыгнули друг к другу.
Она была мощной, силой не уступая своему другу, но была чуть хитрей и умней.
Ее лапа прошлась в ударе по моей щеке и вскрыла кожу, разрывая даже десна. Я же лишь задел ее по касательной, кожей на руке ощутив ее клыки, мокрую шерсть. И праведную ненависть, отчаянную до ярости, жажду крови — моей.
Мы столкнулись вновь, я душил ее, преодолевая сталь мышц, и получал когтями по мышцам, поливая своей кровью землю. Первая кровь на первой охоте вне дома. Моя эйша превзошла рамки обычности даже в этом.
Я терял кровь и понимал, что видно финал эйши будет равен моему финалу. Но организм Оша был против. Мои клыки вскрыли шерсть и плотную кожу на шее хищника и впустили яд дурмана в его кипящую ненавистью кровь. Я забирал ее жизнь, чтобы выжить, и понимая это, не мог противостоять сам себе. Видно не здесь и не сейчас суждено мне встретить хану.
Самка затихла.
Я поднялся и оттер губы, глядя на застывшее изваяние, что много циклов было единственным победителем на этих просторах. И было матерью.
Люди способны огорчаться по любому поводу, у нас все более сложно.
Я не огорчался по поводу смерти тысячи людей, но смерть этой пары, виной которой я стал, меня потрясла. Смерть людей не была пустой и бесследной, их энергия стала частью энергетического поля планеты, и в каком-то смысле они были живы, продолжали жить и служить на благо других. В частности нас, выживших…
Смерть же этой пары была бессмысленной и нелепой, и лишь погладила мое самолюбие охотника. Я опять вышел победителем, но победил ли?
Нет. Впервые я понял, что и у победы бывает горький вкус. Что иногда лучше проиграть, чем победить.
Хищники не убивают хищников, это против закона. У каждого своя территория, своя зона охоты, и я был не на своей. Мне стоило уйти, но что-то выше меня толкнуло на противостояние и попрало закон. И имя ему — гордыня. Как раз то, в чем совсем недавно я винил людей.
Я обещал что-то дать этому миру, что-то внести в него, но в первый же момент вынес и отобрал. Совершенно бездумно и бесцеремонно.
Я долго стоял над убитыми не чувствуя как ливень хлещет по телу, обмывая мои раны. Ручьи струились по траве, соединяя кровь троих — двух жертв и охотника, и пропитывали землю, давая ей информацию о том, что произошло. И сколько будет жить эта земля, и сколько адданов любого уровня будут получать от нее информацию, столько будет жить мой позор, история убийства пары, история сиротства их детенышей. Пятно их гибели ляжет на меня и все мои поколения, и его не смыть. И рано или поздно убитые позовут за собой, рано или поздно месть самки настигнет не меня, так моих детей.
Нельзя начинать новую жизнь со смерти и несправедливости. А я начал.
Меня привела сюда хана, она же позвала в эти дебри, поманив жизнью, и не нужно обладать особым интеллектом, чтобы не понять — я начал цепь борьбы и смерти, я встал у истока перемен, когда не сила гармонии, но изощренность разума и гордыня будут довлеть над этим миром.
Если бы я учуял, что хищников двое и не стал настаивать и рваться вперед, к ненужной в общем мне цели, не моей, а Эвы. И отступил, как должно было — они бы взяли дар небес и ушли. Этот мир бы ничего не потерял — чужой пришел, чужого не приняли и он ушел.
Для них он был пищей, для меня всего лишь чужой целью, поводом получить желаемое, пойдя против закона мироздания.
Если б я не оттачивал пику, пытаясь хоть так, изматывающим звуком заставить очнуться Эверли.
Если б я не ударил пикой в живот самца, а взял его жизнь честно и отдал свою его самке.
Если б…
Двое пришли в этот мир, и двое уже ушли из него.
Двое чужих, но принятых как родные, невольно вытеснили двух родных. Один — один, и можно было бы успокоиться, если б не детеныши. Я знал, что без родителей их ждет гибель. И у меня был лишь один шанс исправить то, что натворил — найти их и воспитать, и тем восстановить гармонию, не дать разрастись той цепи превратных событий, виной которым я стал.
Но дождь, будь он неладен, мешал мне. Я кружил по ночному лесу совершенно слепой и глухой, чувствуя себя более человеком, чем оша. И в эти минуты как никогда понял его, и принял, каков он есть. Вода смывала все запахи и заглушала звуки, притупляя чутье. Она была уже не другом, а врагом и била меня, словно бичевала за совершенное.
Два дня шел ливень и два дня я скитался по лесу в поисках детенышей. Я еще надеялся, я еще жил надеждой, но все было против нее. Кровь самки давала мне силы, раны затянулись, оставляя борозды на лице и теле, но сильнее и глубже была борозда в душе. Эти рубцы со временем сойдут, исчезнут. Это сотворит кровь, сам организм. Чтобы рубец в душе исчез, нужно было иное лекарство — я должен был найти и вырастить хищников, став им отцом и матерью.
Моя эйша оборачивалась то пыткой, то призом, то наказаньем. И я боялся даже думать, куда еще она ухнет меня, на какие высоты возведет. И что принесет в этот мир.
Пожалуй, последнее страшило меня больше всего.
Я бродил, выискивая лежбище с детенышами и обдумывал варианты на случай если не найду их. Эти варианты мне не нравились — строить всегда сложнее, чем ломать. К тому же, сломать можно одному, а вот строить нужно как минимум вдвоем, иначе теряется смысл. Иначе не будет толка. И я был готов, но пары у меня не было — Эверли не в счет. Для нее я чужак, непонятное существо, более вызывающее неприязнь, чем приязнь. Мы никогда не поймем друг друга и будем чураться, как заразы.
В эти минуты я особенно остро сожалел о содеянном. Тандем пары был настолько уникальным, насколько уникальным было мое вероломство. Я убил совершенство, будучи несовершенным и за то мне не было прощения, даже если я найду детей убитых, даже если выращу их. Есть только один способ всего лишь немного загладить проступок — стать таким же совершенством, создать точно такую же совершенную пару и тем восстановить утраченную гармонию.