– Мама тут же кинулась меня... спасать, – то ли с обидой, то ли с негодованием проговорила Эстер. – Приехала, все уладила и сказала, что, если я действительно хочу стать актрисой, надо учиться, надо сначала поступить в школу драматического искусства. Но я вовсе не стремилась стать актрисой и к этому времени уже поняла, что у меня ни на грош таланта. В общем... пришлось возвратиться домой. А что еще мне оставалось?
– Нашлись бы, наверно, и другие выходы. Но этот был самый легкий.
– О да, – с горечью подтвердила Эстер. – Ты так хорошо все понимаешь! Я ужасно слабохарактерная, настоящая размазня. Вечно выбираю что полегче. А если взбунтуюсь, обязательно выходит какая-то глупость или вообще ничего не получается.
– Ты очень не уверена в себе. Почему? – сочувственно спросил Филип.
– Может быть, потому, что я не родная, а приемная, – сказала Эстер. – Я узнала это только в пятнадцать лет. Про остальных-то я знала, а потом как-то спросила... оказывается, я тоже... На меня это подействовало просто ужасно. Словно земля из-под ног ушла.
– Ох, какая же ты мастерица все драматизировать, – покачал головой Филип.
– Она не была мне матерью! Она совершенно не понимала, что я чувствую. А просто относилась ко мне с добротой и терпением и планировала за меня мою жизнь. О, как же я ее ненавидела! Это отвратительно с моей стороны, я знаю, но я ее ненавидела.
– А знаешь, ведь очень многие девочки переживают такой период, когда они ненавидят своих матерей, – сказал ей Филип. – Так что в твоих чувствах не было ничего такого уж особенного.
– Я ненавидела ее за то, что она всегда была права. Когда человек всегда прав, это невыносимо. Рядом с ним начинаешь чувствовать себя все никудышнее и никудышнее. Филип, все это так ужасно! Что мне делать? Как быть?
– Выходи за этого симпатичного парня, который за тобой ухаживает, ответил Филип. – Остепенись. Стань доброй женушкой трудяги-врача. Или это для тебя не достаточно блестящая перспектива?
– Он уже больше не хочет на мне жениться, – сокрушенно отозвалась Эстер.
– Откуда ты взяла? Он что, так и сказал? Или ты просто фантазируешь?
– Он думает, что это я убила маму.
– Вот как? – Филип замолчал на мгновение, а потом вдруг выпалил:
– А на самом деле нет? Эстер резко обернулась к нему:
– Ты почему спрашиваешь? Объясни!
– Просто поинтересовался. Дело внутрисемейное, так сказать. Не для передачи в инстанции.
– Если бы это сделала я, думаешь, я бы тебе сказала?
– Конечно, разумнее было бы не говорить, – согласился Филип.
– Он знает, что убила я. Он так мне и заявил. И еще сказал, что я могу смело ему довериться, все будет в порядке, мы поженимся, и он за мной присмотрит. Он... он не допустит, чтобы это стояло между нами.
– Ну и ну, – присвистнув, сказал Филип.
– И бесполезно... бесполезно объяснять ему, что я не убивала. Он ведь все равно не поверит, правда?
– Должен поверить, раз ты это отрицаешь.
– Я не убивала! – взволнованно воскликнула Эстер. – Слышишь? Это не я! Не я! Не я! – Она вдруг махнула рукой и замолчала. – Звучит неубедительно, проговорила она.
– Правда часто звучит неубедительно, – утешил ее Филип.
– Мы... мы не знаем, – продолжила Эстер. – Никто не знает. И все тайком друг за другом наблюдают. Мэри посматривает на меня. И Кирстен. Она так бережно за мной ухаживает, так ласково со мной обращается... Ну ясно, тоже считает, что это я. У меня нет выхода. В этом все дело, понимаешь? У меня нет выхода. Лучше уж действительно пойти к обрыву и броситься оттуда вниз головой...
– Бога ради, Эстер, не болтай глупостей. Выход всегда можно найти. И даже не один.
– Например? Нет, ничего нельзя сделать. Для меня все пропало. Разве можно жить с этим дальше, вот так, день за днем? – Она посмотрела на Филипа. – Ты, конечно, считаешь меня ненормальной. А что, если это и вправду я убила? И теперь мучаюсь от раскаяния? Может быть, вот здесь, – она картинно прижала руку к груди, – хранятся страшные воспоминания.
– Не будь дурочкой.
Филип поднял руку и притянул Эстер к себе. Она почти упала поперек его кресла. Он поцеловал ее.
– Хороший муж, вот кто тебе нужен, моя девочка, – сказал он. – А не этот напыщенный молодой болван Дональд Крейг, у которого голова набита психиатрией и учеными словечками. Ты такая глупенькая, такая дурочка и – совершенно прелестная, Эстер.
Открылась дверь, и на пороге застыла Мэри Даррант. Эстер оттолкнула Филипа и поднялась, а он смущенно улыбнулся жене.
– Я тут пытаюсь приободрить Эстер, Полли, – объяснил он.
– О, – только и произнесла Мэри.
Она вошла в комнату и бережно поставила поднос на столик рядом с креслом Филипа, демонстративно не глядя на Эстер. Девушка растерянно смотрела то на мужа, то на жену.
– Ну ладно, – наконец сказала она. – Я, пожалуй, пойду и... пойду и...
Так и не договорив, она вышла из комнаты и плотно закрыла за собой дверь.
– Эстер в тяжелом состоянии, – сказал Филип. – На грани самоубийства. Я пытался отговорить ее, – добавил он.
Мэри хранила ледяное молчание. Он протянул к ней руку. Она отстранилась.
– Полли, я тебя очень рассердил? Очень-очень? Она не ответила.
– Наверно, из-за того, что чмокнул ее? Ладно тебе, Полли, один маленький, ничего не значащий поцелуй – жалко тебе, что ли? Она такая хорошенькая и такая глупенькая, я вдруг почувствовал, что... что хорошо бы мне снова стать веселым малым и закрутить какой-нибудь романчик, а то и два. Иди сюда, дай я тебя поцелую. Поцелуемся и помиримся, хорошо?
Но Мэри Даррант в ответ холодно произнесла:
– Ешь суп, а то остынет.
И ушла в спальню, закрыв за собой дверь.
Глава 18
– Тут внизу молодая дама, сэр, хочет вас видеть.
– Молодая дама? – удивился Колгари. Кому это он понадобился? Он оглядел заваленный бумагами стол. Тактично приглушенный голос швейцара повторил в трубку:
– Настоящая леди, сэр. И очень приятная.
– Ну ладно. Пусть поднимется.
Колгари усмехнулся про себя. Лестный отзыв и уважительный швейцарский полушепот развеселили его. Однако интересно все-таки, кто это может быть? Но когда раздался звонок и Колгари, открыв дверь, увидел перед собой Эстер Аргайл, изумлению его не было границ.
– Вы? – вырвалось у него от неожиданности. Но тут же, спохватившись, он пригласил:
– Входите, пожалуйста. Милости прошу.
Он втянул Эстер в переднюю и захлопнул дверь. Поразительно... она и сейчас произвела на него почти такое же впечатление, как и при первой встрече. Вопреки чопорным лондонским правилам, она была без шляпы, темные кудри в поэтическом беспорядке вились вокруг щек и лба. Из-под распахнутого твидового пальто виднелись темно-зеленая юбка и свитер. Словно она только вернулась с прогулки по холмам и даже еще не успела перевести дух.
– Пожалуйста, – пробормотала Эстер, сразу же приступая к делу, – прошу вас, вы должны мне помочь.
– Я? Помочь вам? – с недоумением переспросил он. – В чем именно? Разумеется, чем смогу, помогу.
– Я не знаю, что мне делать. К кому обратиться. Но кто-то должен мне помочь. Я так больше не могу, а затеяли все это вы.
– Вы оказались в беде? С вами случилось что-то серьезное?
– Мы все оказались в беде, – ответила Эстер. – Но человек – эгоист. В этом смысле, что я думаю только о себе.
– Присядьте, милая, – ласково пригласил ее Колгари. Он сгреб бумаги с кресла и усадил Эстер. А потом отошел к угловому поставцу[23].
– Вы должны выпить вина, – сказал он ей. – Стакан сухого хереса. Не возражаете?
– Если угодно. Мне все равно.
– Сегодня холодно и сыро. Вам надо согреться. Он обернулся к ней, держа в руках графин и стакан – она сидела, съежившись, в кресле, такая худенькая и несчастная, что сердце его сжалось от жалости.
– Не переживайте, – сказал он, ставя на столик с ней рядом стакан и наливая в него херес. – Обычно на самом деле все бывает не так плохо, как кажется.
– Так принято говорить, но это не правда, – возразила Эстер. – Так бывает. Бывает даже хуже, чем кажется. – Она отхлебнула хереса и с укором продолжала: