– Да я только и думаю о том, чтобы все было так, как хочется тебе!
– Ничего подобного, дорогая. Тебе просто нравится нянчиться со мною, как с грудным ребенком, и всегда самой решать, что для меня лучше, – со смешком возразил Филип.
Мэри растерянно произнесла:
– Не могу понять, когда ты говоришь всерьез, а когда шутишь.
– Так вот, дело не только в любопытстве, – сказал Филип Даррант, – кто-то, знаешь ли, все-таки должен выяснить правду.
– Зачем? С какой целью? Чтобы еще кого-нибудь отправили в тюрьму? По-моему, то, что ты задумал, ужасно.
– Ты не правильно меня поняла, – уточнил Филип. – Я ведь не сказал, что сдам в полицию того, кто это сделал, – если мне, конечно, удастся его обнаружить. В чем я вовсе не уверен. Разумеется, все будет зависеть от обстоятельств. Вероятнее всего, передавать его в полицию будет бессмысленно. Я по-прежнему думаю, что реальных доказательств не существует.
– Но если реальных доказательств не существует, как ты собираешься что-то разузнавать?
– Есть много разных способов докопаться до истины, – ответил Филип. – Убедиться с полной определенностью раз и навсегда. И знаешь ли, по-моему, медлить тут нельзя. В этом доме дела обстоят неважно, и очень скоро будет еще хуже.
– О чем ты?
– Ты что, ничего не замечаешь, Полли? Например, у твоего отца с Гвендой Воэн.
– Ну и что? Зачем папе в его возрасте понадобилось опять жениться, я…
– Это мне как раз понятно, – сказал Филип. – В конце концов, в первом браке ему пришлось несладко. И теперь он получил шанс обрести счастье. Осеннее счастье, если угодно, но оно возможно. Вернее сказать, было возможно. Потому что теперь в их отношениях что-то не так.
– Наверно, все из-за этого расследования… – предположила Мэри.
– Вот именно, – подтвердил Филип. – Из-за этого расследования. Они все больше расходятся друг с другом и причины этому могут быть только две: подозрение или вина.
– И кто кого подозревает?
– Ну, скажем, он ее, а она – его. Или так: с одной стороны подозрение, а с другой сознание вины, или наоборот, или так, или этак, в общем, как тебе будет угодно.
– Перестань зубоскалить, Филип, ты меня совсем запутал. – Мэри вдруг немного повеселела. – Значит, ты полагаешь, это Гвенда? – спросила она. – Может быть, ты и прав. Господи, вот хорошо было бы, если бы это оказалась Гвенда!
– Бедная Гвенда. Почему хорошо? Потому что она не член семьи?
– Ну да, – сказала Мэри. – Тогда это не кто-то из нас.
– А тебе главное, как это отразится на нас? И больше тебя ничего не волнует?
– Конечно, – ответила Мэри.
– Конечно, конечно, – передразнил ее Филип. – Твоя беда в том, Полли, что ты совершенно лишена воображения. Ты не в состоянии поставить себя на место другого человека.
– А зачем?
– Действительно, зачем? – подхватил Филип. – Если быть честным, наверное, просто для забавы. Но при этом я могу поставить себя на место твоего отца и на место Гвенды и понять, как это все мучительно, если они не виноваты. Как горько чувствовать Гвенде, что ее теперь держат на расстоянии. Как больно от сознания, что ей так и не удастся в конечном итоге выйти замуж за того, кого она любит. Или поставь себя на место отца. Он знает, не может не знать, что его любимая женщина имела возможность совершить это убийство, и мотив у нее тоже был. Он думает, что это не она, он хочет верить, что это сделала не она, но полной уверенности у него нет. И что самое печальное – никогда не будет.
– В его возрасте… – снова начала было Мэри.
– Что ты все: в его возрасте да в его возрасте? – раздраженно перебил ее Филип. – Неужели ты не понимаешь, что в его возрасте все это еще тяжелее? Это его последняя любовь. Едва ли ему суждено еще когда-нибудь полюбить и быть любимым. Такое чувство особенно глубоко. Или если подойти с другой стороны, – продолжал он. – Представим себе, что Лео вырвался из замкнутого мира теней и туманов, в котором жил до сих пор. А вдруг это он собственноручно нанес удар, лишивший жизни его жену? Бедняга. К нему испытываешь даже нечто вроде жалости, правда? И все-таки – нет, – подумав, заключил он. – Не могу себе ни на минуту представить, чтобы он был способен на такое. А вот полиция наверняка сможет. Ну а теперь, Полли, послушаем твое мнение. Кто, по-твоему, убийца?
– Откуда мне знать? – пожала плечами Мэри.
– Хорошо. Допустим, что знать тебе неоткуда, – согласился Филип. – Но ты могла бы сказать что-нибудь дельное, если бы дала себе труд подумать.
– Говорю тебе, что я не желаю думать на эту тему.
– Интересно, почему?.. Просто из чувства брезгливости? Или потому, что на самом деле ты.., знаешь? Возможно, на самом деле твой холодный бесстрастный ум уже дал тебе ответ, четкий и определенный.., настолько определенный, что ты думать об этом не желаешь. Кто же у тебя на уме? Эстер?
– Вот еще! Зачем бы Эстер стала убивать маму?
– Действительно, как будто бы незачем, – согласился Филип. – Но ведь встречаются описания таких случаев. Сын – или дочь – родители не чают в них души, они ухожены и избалованы, но в один прекрасный день случается какой-нибудь пустяк: любящий папаша не дал денег на кино или на новые туфли или, отпуская дочь с кавалером, велит ей быть дома в десять, и ни минутой позже. Это может быть совершенная ерунда, но от нее, как от спички, вспыхивает цепочка давно накопившихся обид, и на юное создание вдруг накатывает, девица хватается за молоток или топор, а возможно, и за кочергу – и все, конец. Объяснить такие поступки всегда трудно, но они случаются… Словно вырывается наружу долго подавлявшийся протест, нежелание подчиняться старшим. С Эстер тоже могло случиться нечто подобное… Ведь с Эстер как? Поди догадайся, что за мысли в ее хорошенькой головке. Она слабохарактерна, это бесспорно, и тяготится собственной слабостью. А ваша мать была таким человеком, рядом с которым ей постоянно приходилось ощущать себя слабой. Да, – Филип, воодушевившись, подался вперед, – мне кажется, я мог бы выстроить вполне убедительное обвинение против Эстер.