Преследователи не отставали от лодки. Иногда они подходили так близко, что подводники отчетливо слышали не только шум их винтов, но и дробный гул работающих машин. Взрывы стали редки: не то фашисты потеряли лодку из виду, не то берегли глубинные бомбы для удара наверняка.
— Пятьдесят семь… Пятьдесят восемь… — прислушиваясь к далеким разрывам, монотонно отсчитывал штурман и перекладывал из руки в руку спички.
— Так и двух коробков не хватит, — покосившись на него, усмехнулся командир, — разоришь баталера.
Снегов стоял посредине отсека у шахты командирского перископа и зорко наблюдал за тем, как работают матросы и старшины. Неподалеку от него на низеньком табурете устроился замполит лодки Парамонов. Изредка он поднимался, делал несколько шагов по отсеку, разминая затекшие ноги, и ненадолго останавливался возле рулевых или штурмана, склонившегося над картой.
Лицо у замполита спокойное, непроницаемое. В командирские дела без надобности он не вмешивался — это его правило. Иногда взглянет на Снегова серыми, чуть прищуренными глазами или спросит что-нибудь, эдак без нажима, будто дело проще простого: “Как думаешь, Петр Андреич, не взять ли еще градусов на пяток правее, а?”
И Снегов не в обиде — урона его командирской чести и авторитету нет; к тому же помнит — сам он во второй лишь поход командиром идет, а у Парамонова таких походов поболее полутора десятков наберется.
Преследователи времени и сил не жалели, и все же к полуночи гидроакустик доложил:
— Шумов кораблей не слышу!
— По всему видать, оторвались, — удовлетворенно пробурчал про себя Снегов.
— Поздравляю с победой, командир. Действовали в общем не плохо, — пожимая Снегову руку, сказал Парамонов.
— В общем ничего, — заулыбался довольный Снегов. — Наша радость — Гитлеру кручина. Торпедные аппараты пусты, три фашистские транспортюги на дне травкой обрастают, взятый на поход харч съеден. Думаю, пора и домой. Небось соскучился по бережку?
— Грешен, как и все, — засмеялся замполит.
— Ну, коли так… — улыбнулся Снегов. — Механик, готовьте дизеля. Штурман — курс в базу. Через пятнадцать минут продуваем балласт…
Известие, что через четверть часа подводная лодка ляжет на курс к родным берегам, мгновенно облетело отсеки. Подводники откровенно ликовали. Лица у всех усталые, заросшие, щеки опали, но… глаза блестят. А как же? Трудный, но удачный поход позади, а в базе друзья, любимые, письма из дома и прочие береговые радости.
В кормовом торпедном отсеке, несмотря на поздний час, никто не спал. Свободные от вахты матросы лежали на койках и негромко переговаривались.
— Ох, и знатно сейчас на бережку! — мечтательно проговорил Алеша Жаворонков, матрос-первогодок. — Березки… Небо чистое-чистое… И никаких тебе тревог.
— Или качки, которая наизнанку выворачивает, — в тон ему поддакнул трюмный Гаврилов.
Матросы заулыбались. Жаворонков было насупился, но уже через минуту смеялся вместе со всеми.
— А я, хлопцы, первым делом в баньку, — закатил глаза под лоб Мартынюк. — Распрекрасное это дело — русская наша баня! Вот у нас, бывало, перед службой…
— Точно! — перебил его Гаврилов. — На полке горячем с веничком попаришься — и будто на свет заново народился!
— А по мне, главное — из дому письма получить, — задумчиво, словно разговаривая с самим собой, сказал старшина торпедистов Дронов.
— Да-а… Письма… Хутор наш спалили начисто, гады. Одни печные трубы торчат, как кресты на погосте, — через силу проговорил Мартынюк.
— Твои-то где? Живы? — спросил Гаврилов.
— Мать в начале войны схоронили — бомбой ее убило, батя и старший братан в партизаны подались, а сестренка по чужим людям мыкается, — ровным голосом начал Мартынюк и вдруг перешел на шепот, задыхаясь от ненависти: — Грудь в грудь бы мне с ними! — Он заскрежетал зубами. — Как гнид бы давил, без жалости!
— Так ведь и тут без дела вроде не сидим, — повысил голос старшина Дронов. — Вот сегодня, к примеру…
Слова старшины заглушил грохот близкого взрыва. Палуба дернулась и встала на дыбы. Люден расшвыряло по сторонам. Замигал и погас свет. Град стеклянных осколков со звоном брызнул на палубу. Сквозь скрежет железа пробились крики команд и дробь колоколов громкого боя, но их тут же вобрал в себя долгий клокочущий гул нового взрыва.
Старшина Дронов рывком поднялся с палубы и бросился к переборке. Стараясь хоть что-нибудь разглядеть в кромешной тьме, он бросал приказания матросам и получал их доклады. Над действиями своими он почти не задумывался: каждое из них, скупое и расчетливое, было выработано на сотнях тренировок.