— Может, эрликоном в снарядный ящик или бомбы попали и это вызвало взрыв.
— Да нет, бомбы он уже сбросил. На первом заходе.
— Тогда почему крыло оторвалось по самый фюзеляж?
— Может, и дикий случай, но, кажется, из танковой пушки в самолет болванкой бронебойной попали.
— Домысел твой, Осипов, конечно, лихой, только опровергнуть его я не могу, а ты доказать не в силах. Но на войне всякое бывает. Закончим этот разговор. А подумать над ним стоит. — И, обращаясь к остальным, закончил: — Давайте есть, а то ужин остынет. Конечно, после всего случившегося жевать трудно, но надо. Ведь завтра будет новый день. Нужны и новые силы.
Дежурство закончилось. В школе Светлане делать больше было нечего, но домой она не торопилась. Стемнело, а летчики все не появлялись, и от этого ей становилось все тревожней. Наконец, как-то неожиданно, один за другим вышли пилоты. И в этой непривычно молчаливой группе людей Светлана сразу увидела Матвея. Сердце у нее вдруг гулко застучало, и какое-то неизведанное до этого чувство пронзило все ее существо. Она смотрела на Матвея широко открытыми глазами, в которых отражались и радость, что вот он здесь, рядом, живой, и затаенная боль от неуверенности за его жизнь…
«Будет ли он всегда возвращаться к тем, кто его ждет? — подумала Светлана. — Ведь перед моими глазами прошел уже не один полк, в котором никого из летчиков не осталось. Что-то будет с Матвеем, его товарищами? Из боя не все возвращаются. Сегодня же их пришло на отдых меньше. Где они, что с ними?»
Матвей уловил ее напряженный ожидающий взгляд и, повинуясь ему, быстро умылся, переоделся и выскочил в коридор.
Светлана стояла около дежурной комнаты и что-то говорила женщине, пришедшей ей на смену. Чтобы не мешать разговору, Матвей вышел на крыльцо и, сев на ступеньки, закурил. Мглистая вечерняя тишина окружила его. Неожиданно ее нарушил звук работающих моторов, и Матвей определил, что идет «юнкерс». Поднял лицо к почерневшему небу, на котором уже зажглись звездочки, но самолета не нашел. И тут послышался звук каблучков, на ступени лег белый квадрат света. Дверь закрылась, и темень еще более сгустилась.
— Здравствуй, Светлана.
Светлана стояла, привыкая к темноте.
— Матвей, ты?
— Да.
— Вот теперь я тебя вижу.
— Светлана, я провожу тебя, хорошо?
— Может быть, уже поздно, тебе ведь завтра опять рано вставать.
— Ничего. Я быстренько посплю — и на аэродром.
— Ну, хорошо. — В голосе была слышна улыбка. — Я живу недалеко, так что быстро вернешься и не заблудишься.
— А я этого не боюсь.
— Не надо обижаться, я это просто так сказала. Идем.
В небе снова возник звук летящего на восток самолета.
— Это уже второй. Бомбить идут.
— А немцы тут почти каждый вечер бомбят.
— Свирепствуют…
Осипову было приятно идти рядом с девушкой. Он слышал свои шаги, Светлана же бесшумно ставила ногу на землю, и от этого у него появилось ощущение ее воздушности. Темнота еще больше усиливала появившееся представление.
В молчании они прошли несколько шагов.
— Мне показалось, что вы все в последние дни, да и сегодня, какие-то очень грустные?
— Будешь грустный: командир полка погиб… и не один он.
— Вот беда-то… Мой папа и брат тоже где-то воюют. Мы с мамой так боимся… И когда все это кончится?
— Я думаю, не скоро еще. Немец опять начал наступление. Вам бы лучше уйти отсюда…
— Мама не хочет. Говорит: «В своей хате буду и мужа, и сына ждать. Будь что будет». Да и я теперь работаю… Так что мамино решение остается в силе.
Светлана взяла Матвея за руку:
— Скажи, а тебе страшно там?
Матвей не ожидал такого вопроса. А до этого момента и не ставил его перед собой. И теперь думал: как же все это на самом деле выглядит? Что он думает и ощущает в бою? Ему захотелось найти правду в своем, человеческом поведении и ответить на вопрос по-честному, без бравады.
Светлана, видимо, поняла его затруднение, отпустила руку Матвея и шла теперь молча.
— Света, может, я и не все в этом понимаю правильно, но, наверное, надо ответить так: когда получаешь задание на вылет — всегда волнуешься, а в воздухе и над целью — работаешь. С тобой опыт и ненависть к врагу; если ты его не убьешь — он убьет тебя. В это время бояться некогда. Потом, после вылета, когда остаешься наедине с собой и начинаешь вновь вспоминать вылет и бой, то бывает и страшно до озноба, а по спине мурашки ползают… Иногда во сне воюешь, и тут тоже бывает не до смеха: на тебя нападают, а ты никак из-под а таки вывернуться не можешь и маневрируешь до того, что во сне устаешь, а проснуться не можешь. Вот тут уж по-настоящему страшно бывает, даже вспотеешь, как в настоящем бою… Был у меня не так давно, на другом фронте, боевой вылет на немецкий аэродром, в котором погиб мой ведомый летчик. Тяжело было, немец гнался за мной почти сто километров, стрелял. Два раза попал в самолет. Но я все же выбрался из этой передряги. Как видишь, живой. Так вот, когда мы с немцем играли в «кошки-мышки», страха не было! Все время думал, как его обмануть. А позже… Несколько ночей воевал во сне. И так бывает не только со мной. Ребята иногда тоже ночью дневные бои видят.
Какое-то время шли молча. Стал слышен прерывистый гул моторов очередного немецкого бомбардировщика. Где-то южнее в небе бесшумно шевелились щупальца прожекторов. Их безмолвные лучи были пусты и холодны. Вверху для них не было никакой опоры, и они пропадали бесследно в вышине.
— Спасибо за правду, Матвей. Наверное, на войне у всех так.
И снова пошли молча.
Сердце девушки наполнилось теплотой к этому совсем незнакомому пареньку, который вместе с ее отцом и Миколой выполняет тяжелую солдатскую работу. Ей страшно захотелось, чтобы все пули и снаряды пронеслись мимо самолета Матвея, чтобы он не пострадал на войне, которая уже многим и многим принесла горе, страдания и смерть… Если бы она верила в бога и могла молиться?
Матвей думал о случайности встречи. Он благодарил эту вторую случайность: на его пути еще не встречалось такого необыкновенного человека, который бы излучал вокруг себя столько света и тепла. Их сегодняшнюю встречу его сердце отмстило радостно-тревожным перестуком. Оно уловило, вероятно, предназначенные ему лучи, идущие от Светланы, и теперь, как подсолнух к солнцу, тянулось к ней…
— Какое у тебя прекрасное имя, — как бы отвечая своим ощущениям, сказал Матвей. — Светлана, Света, Светик… Когда ты рядом, и на душе светлей становится.
— Правда, Матвей? Тебе нравится мое имя? Это меня так отец назвал…
Светлана остановилась.
— Вот наша хата.
Матвей сразу загрустил. Он стоял так близко от Светланы, что чувствовал запах ее волос. Ему нестерпимо захотелось взять эту хрупкую, беззащитную девушку на руки и унести подальше от свиста пуль, от падающих бомб…
Пытаясь заглушить нахлынувшие на него чувства, Матвей прервал затянувшееся молчание:
— Света, ваш дом рядом со станцией, и это небезопасно.
— А у нас погреб есть…
— Погреб? — Матвей усмехнулся. — Хочешь, расскажу тебе, что с нами было, как только мы сюда прилетели?
— Я слушаю тебя. — Она взяла его за руку, словно боясь, что рассказ быстро окончится и он уйдет от нее в неизвестность…
Вздрогнув от этого нежного прикосновения, Матвей с трудом заставил себя говорить:
— Самолеты нашей эскадрильи поставили в самом южном углу аэродрома. От стоянок речка и железнодорожный мост через нее в километре. Собралось нас несколько человек, летчиков, и попросили мы разрешения у нашего командира Наконечного пойти на речку выкупаться. Метрах в двадцати от моста разделись и прохлаждаемся. Шутим, и никто не услышал, как за облаками к этому месту подошли «Юнкерсы-88». Наверное, летели со снижением на убранных моторах, чтобы шуму было меньше. Когда они вышли под облака, кто-то из ребят как закричит: «Братцы! «Юнкерсы» на мост заходят!»
А мы все голышом. Куда от бомб бежать? Как я додумался, не знаю, только диким голосом заорал: «Всем под мост!» — и сам, что есть духу, к нему. Оглянулся, ребята бегут за мной… Добежал. С размаху животом на землю. Прижался к бетонной береговой опоре. А ребята за мной падают, кто рядом, кто на приятеля, как блины, шлеп, шлеп… Если есть душа, то не знаю, где она у нас в это время была. Только слышу коротенький свист, словно кто сверло на больших оборотах ввинчивает. А потом началось: грохот, звон, вонь, пыль, сажа. Било нас воздухом о землю и из воздуха землей. Потом сразу все стихло. Слышу, зенитки тихонько, как собачонки из подворотни, тявкают… Ушли немцы. Две девятки их было. А мост стоит. Посмотрели мы друг на друга: черти, а не люди. Посмеялись! Рады, что живы остались. Одежонку собрали, выстирали, сами вымылись. Техники с аэродрома собрались идти наши останки собирать, а мы живехонькие им навстречу.