– Говори, Костя, говори, – дотронулась Вера до его плеча.
– Что, дорогая?.. – тихо спросил он. Но говорить ему уже не хотелось. Он был весь во власти чувства, которое охватило его. Оно захлестывало Костю, и он мучительно сдерживал себя, чтобы не испугать Веру.
Спускались сумерки. В избе потемнело. От глухой канонады звенели скрепленные проволочками стекла. В небе протарахтели У-2.
– Мне уже пора, – вздохнул Костя.
– Приходи, как освободишься. Девчата соберутся, отпразднуем мой приезд.
Костя стал медленно натягивать на себя кожанку.
– Костя, ты не рассердишься, если я спрошу тебя, – робко начала Вера. – Это не любопытство, я просто не могла понять… почему тогда, еще в октябре, тебя не отправили в летную школу? – Костя посмотрел на нее, и глаза его чуть прищурились. – Если неприятно, то не говори, не надо…
– Тяжело об этом вспоминать. А говорить еще хуже, – сказал Костя хмурясь. – Но скрывать от тебя не хочу. – Он туго затянул свой пояс. – Пятно на мне есть, Вера… Несмываемое, темное пятно… Мой отец репрессирован… Понимаешь, что это значит?.. Я об этом честно написал в анкете. Когда решался вопрос о моем зачислении в летную школу, посмотрели в анкету – и не допустили… Если бы не Кулешов да не вот это, – Костя прикоснулся пальцами к ордену, – не видать бы мне летной школы…
– Костенька, – сказала Вера, – я хочу сказать тебе… Это для меня никакого значения не имеет… Никаких темных пятен я на тебе не вижу!..
Костя крепко прижал Веру к себе и, не сказав больше ни слова, выбежал из избы.
Вера подошла к окну. В темноте она не увидела Костю.
«Что со мной? – тревожно подумала она. – Неужели это любовь?»
На крыльце, а потом в сенях прогромыхали сапоги, дверь распахнулась, и на пороге появилась Тамара.
– Верушка! Душа моя!.. – Она схватила Веру в охапку и закружила ее по комнате.
Отпустив Веру, швырнула шинель и шлем на кровать, зажгла керосиновую лампу.
– Ну, рассказывай! – усадила она подругу на скамейку около печи.
Вера рассказала о госпитале, о том, что получила от отца письмо…
– Завтра хочу попросить Кулешова подбросить меня попутным самолетом к отцу… Вот будет радость, Тамарка!..
Вскоре явились Нюра и Гаша. После шумных приветствий, объятий и поцелуев Вере пришлось начинать свой рассказ сначала. И уже только тогда девушки выложили ей все новости и происшествия, которые случились в ее отсутствие.
Щебетанию и рассказам девушек, вероятно, не было бы конца, если бы под окном не послышался веселый гомон мужских голосов.
Нюра удивленно приподняла брови:
– Что это они в наш девичий край забрели?
– Наверно, Верушку приветствовать идут, – улыбнулась Тамара.
Летчики явились во главе с комиссаром Рыжовым. Среди них был и Костя. Переступив порог, Рыжов приложил руку к шлему:
– Веру Железнову поздравляем с выздоровлением!
Так же откозырял у порога и дружок Кости – Владлен Брынзов.
– Пламенный привет от всего летного состава! – он протянул Вере свою широченную пятерню. – Ну, покажись, как ты выглядишь?
Вслед за Брынзовым все летчики по очереди стали трясти Верину руку.
Выздоровление Веры отпраздновали по-настоящему. Много пели и танцевали, рассказывали всякие забавные истории. Все веселились от души. Только Костя был по-непривычному хмур.
– Что, детинушка, невесел, что ты голову повесил? – подошел к нему Брынзов.
Костя встряхнул вихрастой головой и невесело улыбнулся:
– Грустно с вами расставаться!..
– Смотрите-ка! – иронически заметил Брынзов. – Ему все завидуют, что учиться едет, а он перед самой землей в «штопор» вошел.
В полночь в избу пришел дежурный. Он предложил всем «отойти ко сну». На рассвете предстояли вылеты.
Надев пальто, Рыжов подошел к Вере:
– Завтра на самолете пошлем за твоим орденом, послезавтра утром вручим… Ну, спокойной ночи!
– Дорогие подруги, проводили бы вы нас! – попросил Брынзов.
– Идемте, девчата, проводим, – поддержала его Вера.
На улице было тихо, казалось, на передовой тоже «отошли ко сну». Под ногами хрустели подмерзшие лужи. По звездному небу шарили лучи прожекторов, ища самолет врага, гудение которого доносилось с вышины.
Костя впервые взял Веру под руку и шепнул ей:
– Отстанем немного!.. Торопиться некуда, ведь нам спозаранку не лететь. – Они убавили шаг. – Ты знаешь, мне все время хочется быть с тобой, только с тобой… И так трудно с тобой расстаться!..
ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ
Дивизия вышла в новый, только что освобожденный район и заняла узкую полосу обороны западнее села Щелоки.
Война здесь перепахала всю землю, поломала рощи и леса, спалила деревни. Кое-где среди развалин виднелись одинокие, покореженные артиллерийским огнем дома. В них располагались медицинские пункты, часть домов отвели для того, чтобы бойцам было где обогреться. Войска же размещались под открытым небом в сделанных из снега и завешенных солдатскими палатками укрытиях, которые предохраняли только от ветра и непогоды. Штаб дивизии расположился на опушке одной из рощ, в землянках, оставленных гитлеровцами. Железнов занял самую маленькую землянку. Он заботился о том, чтобы получше устроить людей, дать им возможность за эту короткую передышку как следует отдохнуть и помыться в бане. В связи с этим Яков Иванович все время находился в частях.
Дивизии скоро предстояло снова наступать. На этот раз она была назначена в первый эшелон армии по оси главного удара. Армия должна была прорвать фронт в направлении Знаменки и, действуя совместно с находящейся в тылу противника конно-механизированной группой генерала Белова, выйти на шоссе Москва – Минск в районе Семлево – Издешково на соединение с армией Калининского фронта, наступавшей с севера. В этот же район сбрасывался воздушно-десантный корпус.