Он сам верил в эти слова и каждую ночь сторожил, вглядываясь в сторону невидимого ему аэродрома.
Когда же после ярких вспышек огня все еще слышался мерный звук ТБ и потом постепенно стихал, Николай вздыхал с облегчением: «Значит, сел…» – и шел по траншеям, сообщая бойцам о благополучной посадке самолета…
…Дни шли за днями. Они были хуже, чем ночи. Враг неистовствовал: бросал листовки, а потом сразу наваливался артиллерийским огнем на какой-нибудь участок обороны.
«…Скоро снабжение по воздуху прикончится и вас задушит костлявая рука голода, – пугали листовки. – Вы захотите к нам, но тогда будет поздно: мы вас не примем. Если захотите спасти свою жизнь, то предлагаем в течение трех суток сдаться. Иначе будете уничтожены».
– Не может этого быть! – говорил Николай своим бойцам. – Не робейте! Не поддавайтесь врагу! Если враг угрожает, значит, сам напуган.
Об этом говорили коммунисты, комсомольцы и все те, кто верил Николаю. Кочетов старался быть жизнерадостным, он внимательно относился к бойцам, в бою себя на жалел, старался быть примером для своих подчиненных. Он был из таких, про кого в армии говорят: «В работе – муравей, в бою – лев. А если и спит, то одним глазом смотрит…»
Бойцы роты верили Кочетову и старались ему подражать. Четверо коммунистов и небольшая группа комсомольцев были надежной опорой роты.
Лишь один Григорий, как выеденная ржавчиной крупинка, отвалился от коллектива роты. Перепуганный тем, что творилось вокруг, Григорий поверил листовкам и однажды ночью махнул через бруствер. Его тут же схватил за руку давно следивший за ним Куделин.
– Ты куда, к врагу?.. Предатель!..
– Да что ты!.. Просто винтовка за бруствер завалилась… – несвязно пробормотал Григорий.
– Я тебе покажу винтовку!.. Как гада, расстреляю!
Григорий опустился на дно окопа и, ползая перед Куделиным на коленях, загнусавил:
– Пощади!.. Не выдержал я!..
– Идем к Кочетову! – крикнул Куделин и схватил его за шиворот.
– Не надо!.. За тебя жисти не пожалею!.. Прости меня!.. – цепляясь за полушубок Куделина, молил Григорий.
– Ну, смотри! Помни, что обещал, а то на месте пристрелю! – отшвырнув его от себя, прикрикнул Куделин.
С этого момента Григорий стал предан Куделину как собака.
В роте пришлось значительно сократить паек и установить норму на расходование патронов и мин. Командир роты даже запретил тратить патроны на стрельбу по репродуктору, откуда на русском языке раздавались призывы гитлеровцев к советским воинам. На каждый призыв сдаться в плен бойцам хотелось послать в репродуктор пулю, чтобы заставить его замолчать.
В тылу дивизии тоже что-то случилось. Самолеты уже не садились на аэродроме, а сбрасывали продовольствие и боеприпасы в мешках на парашютах. Порой эти мешки попадали в расположение гитлеровцев.
Становилось голодно, и среди пулеметчиков пошли разговоры о том, что надо бы пойти в ближайшую деревню и организовать там жратву…
– На месте расстреляю, если кто осмелится это сделать! – пригрозил командир роты.
Говорил по этому поводу с бойцами и Сквозной. Но кто-то умело работал на врага. И в одну из ночей трое новичков все-таки ушли из роты и вернулись к утру с нагруженными продуктами пулеметными санками. Пулеметчики сразу бросились к санкам.
– Назад! – остановил их Кочетов.
Бойцы попятились. Поставив у саней Куделина, Кочетов набросился на провинившихся и, если бы поблизости не появилось начальство, наверное, избил бы их. По дну оврага поднимался Железнов, за ним шли Хватов, Карпов, Сквозной, командир роты и политрук. Вид у всех был изнуренный и усталый.
– Что такое у вас происходит, товарищ Кочетов? – спросил Железнов, протягивая руку подбежавшему к нему Кочетову.
– Мародерство, товарищ комдив. Расстрелять мало! – И он доложил Якову Ивановичу о происшедшем.
– Нехорошо, товарищи! – обратился к пулеметчикам Железнов. – Товарищ Кочетов прав. Это именно мародерство!..
– Разрешите, товарищ полковник… – вышел вперед один из тех, кого Кочетов назвал «мародерами». – Мы ведь их защищаем, – он показал в сторону деревни, – за них кровь проливаем, а они, как кулаки…
– Вы не правы, товарищ, – перебил Железнов. – Хлеб и другие продукты, которые вы едите, дают нам крестьяне ближайших деревень, в том числе и крестьяне той деревни, где вы все это взяли.
– Мы этого не знали… – растерянно сказал солдат. – Что же нам теперь делать?
– Что делать? – повторил Железнов и посмотрел на окружающих красноармейцев, как бы спрашивая у них совета.
Сорока подался вперед.
– Отвезти обратно и попросить у крестьян за всю роту прощения! – сказал он.
Кочетов с удивлением посмотрел на него: ведь он считал Сороку ненадежным бойцом.
– Правильно, – поддержал это предложение Хватов. – И это надо сделать сейчас же.
Железнов, Хватов и Кочетов пошли по траншеям. Комдив останавливался у каждого пулемета, просматривал сектор обстрела и огневую связь с другими пулеметами, проверял, как прикрываются пулеметным огнем заграждения. Но сейчас он, как и Хватов, интересовался этим лишь попутно, сюда его привело желание узнать настроение бойцов, поднять их веру в собственные силы.
– Советский солдат сильней врага во сто крат! – ответил Железнов одному стрелку, который посетовал, что советских солдат мало, а фашистов много. Другому, который выразил опасение, что фашист может их обложить вкруговую и зажать в кольцо, он ответил шуткой:
– Для храброго бойца – нет кольца.
Так, весело, с солдатской простотой, по-суворовски, он отвечал всем, с кем ему пришлось разговаривать.
Проходя по траншеям, Хватов останавливался в первую очередь около тех солдат, которых знал плохо или встречал впервые. Своими унылыми рассуждениями Григорий вызвал у него беспокойство.
– Посматривай за ним. Прикрепи к нему надежного человека, – шепнул он политруку. От Сороки же, наоборот, вопреки подозрениям Кочетова, у него осталось хорошее впечатление. Хватов предложил политруку привлечь его для поддержания духа среди солдат.
– Он веселый и жизнерадостный человек, – сказал Хватов Попову.