– Хорошо. Только вот форточка покоя не дает, все скрипит, тоску нагоняет.
Сестра тихо подставила к окну стул, так же тихо взобралась на него и бесшумно закрыла форточку.
– Ну, коли уж вы проснулись, так вот вам утренняя процедура. – Она привычным жестом расстегнула на Якове Ивановиче рубашку, сунула ему под мышку холодный градусник, взглянула на ручные часы и ушла.
Железнов взял «Правду» и стал читать сводку Информбюро. «В течение ночи 16 ноября, – говорилось в ней, – наши войска продолжали вести бои на всем фронте». О Западном фронте сообщалось коротко: «Особенно напряженные бои были на западном направлении. Немецко-фашистские войска продолжали вводить в бой новые части».
Яков Иванович хорошо понимал смысл этих скупых слов. Он взял тетрадь, вынул из нее скопированную им карту, на которой была нанесена линия фронта, она проходила западнее Волоколамска, Можайска, Малоярославца и грозной петлей огибала Тулу. Яков Иванович слышал от недавно прибывших раненых, что наши войска оставили Волоколамск и Малоярославец, но у него не поднималась рука прочертить это на карте и тем самым приблизить линию фронта к Москве.
Разговаривая с прибывающими в госпиталь ранеными, он составил себе ясное представление о положении на фронте, знал, где какая сражается дивизия, знал фамилии командиров дивизий и даже полков. Когда Яков Иванович читал в газете о боях у Дубосекова, он видел перед собой геройские части панфиловцев, недавно разбивших у Авдоньина отборную эсэсовскую дивизию. Когда речь заходила о боях за Дорохово, он восхищался прибывшими с Дальнего Востока войсками Полосухина, который стукнул господ фашистов так, что они сидят теперь смирнехонько и дальше не двигаются…
Накануне раненые рассказали Железнову о том, как их дивизия вела бой на шоссе под Тарутином со свежей танковой дивизией гитлеровцев. «В исторических местах идут бои… – думал Яков Иванович. – Неужели же и мы, как Кутузов, отдадим Москву?.. Нет… невозможно! Это значит нанести каждому советскому человеку страшную рану в сердце, посеять сомнение, подорвать у народа силы, а может быть, даже и уверенность в победе…» Железнов посмотрел на градусник. Температура была нормальная. Он поднялся, накинул халат, подошел к окну. Во дворе вереницей стояли зеленые автобусы, из них выносили раненых.
На лестнице Якова Ивановича остановила дежурная сестра:
– Вы куда это?
– Я, Маруся, хочу пройти в приемное отделение, узнать от раненых, что на фронте… – виновато признался Яков Иванович.
– Вы же знаете, товарищ полковник, туда ходить нельзя. – Она под руку повела Железнова обратно в палату. – Давайте-ка поднимем вашего друга, поставим ему градусничек, не то он завтрак проспит… Ну, что это вы сегодня такой сумрачный? Нездоровится?
– На душе тяжело… Пора мне, Маруся, выписываться и быстрее туда… – Яков Иванович кивнул головой, как будто показал в сторону фронта.
Маруся молча пожала его локоть. Она хорошо понимала Железнова, не раз сама просила отправить ее на передовые позиции, но неумолимый начальник отделения Петр Николаевич каждый раз отвечал одно и то же: «Похвально, дитя мое, похвально! Но я этого сделать не могу. Здесь, дитя мое, тоже фронт. Фронт спасения людей».
– Товарищ полковник, – спросила Маруся Железнова, когда они подошли к палате. – Вы на меня не рассердитесь, если я с вами поделюсь тем, что думаю?
– Как же можно сердиться на откровенность?
Маруся взялась за дверную ручку, но дверь не отворила:
– Вот вы уже человек пожилой – извините, что я так прямо говорю, – участвовали во всех войнах, несколько раз ранены и все же рветесь на фронт. Значит, вы считаете, что обязательно должны быть там? – Яков Иванович кивнул головой. – Как же тогда мне, молодой, здоровой девушке, сидеть здесь, в тылу?.. Ведь меня вполне заменят те, кто не может быть на фронте!.. – Маруся подняла глаза на Якова Ивановича. – В общем, товарищ полковник, посоветуйте мне, пожалуйста, как попасть на фронт?
Дверь открылась, на пороге появился заспанный Хватов.
– А я-то думаю: кто там у дверей шепчется? Оказывается, это вы!.. О чем же это она вас упрашивает?
– Да вот просит, чтобы ее на фронт отправили! – Яков Иванович показал рукой на палату, приглашая Марусю войти.
– Нет, нет, у меня много работы, – Маруся сразу перешла на свой обычный деловой тон. – А вы умывайтесь и завтракайте!.. – И она побежала по лестнице вниз.
– А пожалуй, она права, – сказал Хватов, когда они кончили умываться. – Сейчас трудно сидеть в тылу!..
Через некоторое время в палату к Железнову и Хватову пришел начальник отделения Петр Николаевич в сопровождении ординатора.
– Как себя чувствуем? – спросил он, протягивая руку Железнову.
– Все в порядке, Петр Николаевич, – бодро ответил Яков Иванович, – я полагаю, что уже пора…
– Нет, дорогой мой полковник, выписываться вам еще рановато, – ответил Петр Николаевич и положил руку на плечо Железнова. – Я думаю вас эвакуировать на Волгу, в хороший госпиталь для выздоравливающих. Вам надо еще полечиться как следует, прогреть раны.
– А можно, Петр Николаевич, без этого обойтись? Ведь сейчас не мирное время…
– Фронт от вас, батенька, не уйдет… На фронт нужно идти здоровому! – рассердился Петр Николаевич и тут же осекся. – Вы простите, что я горячусь. Но в последнее время я только от всех и слышу: «Выпишите меня на фронт!», «Пошлите на фронт!» Меня молят, просят, упрекают, даже требуют!.. И не только раненые, но и медицинский персонал – санитарки, сестры, врачи… – Петр Николаевич бросил строгий взгляд на ординатора.
– Я уже больше не прошусь, – ответил тот, поняв взгляд Петра Николаевича.
– Он уже не просится! Какое достижение! – усмехнулся Петр Николаевич. – А вы посмотрите в его глаза: о чем он думает? Что я, не понимаю, что ли?.. А вот наша уважаемая Викторова, – показал он на Марусю, которая в этот момент вошла в палату. – Она мне вчера целый вечер доказывала: «Я отлично стреляю, и на лыжах хожу, и в беге вынослива, я на фронте буду гораздо полезнее…» А в работе она рассеянная, перевязки делает плохо… – Он пересел к столу и стал что-то записывать в истории болезни. – Вам, товарищ Железнов, необходимо окрепнуть. У вас ведь на свежем воздухе еще голова кружится.