— Да ни за то. Я весь липкий от пота, а про тебя и говорить-то нечего, наверное, спекся уже в своем черном балахоне… Или ты думаешь, тебе мыться ни к чему? Ты и так уже — «чистый»?..
Этьен обиженно поджал губы, вздернул подбородок:
— Не советую… не советую подшучивать над моей Церковью!.. Мессир Кретьен…
— Ну хорошо, извини, извини, — Кретьен уже распускал шнуровку по бокам. Морель, не дожидаясь, пока хозяин его расседлает или хотя бы ослабит подпруги, вошел тем временем по колено в ароматную воду и начал пить. Гасконец, которого Этьен держал за поводья, завистливо перебирал ногами, пританцовывал.
— А, ладно, уговорил, — неожиданно решившись, юноша обернулся к коню. — Сейчас я тебя пущу, ты, травяной мешок…
— А сам-то что же? — Кретьен, стащив через голову нижнюю рубашку, обернулся на друга. — Слушай, Этьен, ну не верю я, что тебе не жарко!.. Вам что, ваша ду… хм… ваша Церковь запрещает купаться? Персеваль вот купался. Это я тебе точно говорю.
— Ерунда какая, — возмущенно отмел Этьен все наветы на добрых христиан, берясь за края черной своей одежды. — Конечно же, не запрещает. Ну, вымоюсь я, ладно. Хотя бы для того, чтобы ты отвязался.
Старший из двоих тем временем уже разделся окончательно и с размаху бросился в воду, подняв жуткий каскад брызг. Черные волосы его и светлая кожа сверкнули на солнце; когда же он, отфыркиваясь и сияя, вынырнул на мелководье, Этьен стоял по щиколотку в воде, щурясь и улыбаясь. Ох, Господи, до чего же он был худой!..
— Слушай, Этьен, если бы люди после смерти превращались в какие-нибудь части домов… Ты обернулся бы частоколом, клянусь кровью Господней!..
— Это еще почему?..
— Из-за ребер. Милый мой, они же торчат, как у скелета!..
— Клясться не стоит, даже и в шутку, — назидательно рек юный катар, погружаясь по плечи, так что концы волос поплыли по воде золотистой сеткой. — Это же в Писании сказано. А про кровь Господню я уже даже и…
Но договорить ему не удалось: Кретьен обдал его таким фонтаном ослепительных брызг, что проповедник не удержался на ногах и плюхнулся с головою. Вынырнул он с лицом, облепленным волосами, как водорослями, и, отплевываясь, развернулся, собираясь для броска:
— Ах ты… вероломная католическая собака! Вот чему вас в соборах учат!.. Если в следующей жизни ты перевоплотишься в свинью, о, я… совсем не буду удивлен!.. Я ему о Писании, а он…
— Сви-ни-я — животное благородное, — заметил Кретьен, продолжая богословский диспут, вынырнув туазах[7] в полутора от противника. — А вот что ты скажешь насчет птицы удода, живущей на мелководье… или насчет ежа преподлейшего, коий виноград с деревьев крадет, поелику есмь символ диавола? Ибо так сказано в достопочтеннейшем бестиарии, и сдается мне, что это — уготованная тебе судьба в перевоп…
Красноречие подвело оратора — пока он разглагольствовал, борясь с сильным течением, Этьен с самым невинным видом потихоньку приближался, и как только пророк решил красиво перевернуться в воде, он был тут же схвачен за ногу и ухнул с головой.
…Когда они оба, отдуваясь и хохоча, вылезали на берег, Кретьен, шедший вторым, вдруг заметил что-то странное. Он пригляделся — нет, то были не солнечные пятна, и не блики от бегущей воды. Поперек худой, в темных точках редких родинок, незагорелой спины Этьена шли узкие белые полосы. Тонкие, частые шрамы, слегка сморщенные от воды. Будто бы следы жутчайшей порки, такой, от каких порой умирают — правда, должно быть, уже весьма давней…
— Этьен! Бог ты мой, что это у тебя?!
— Где? — мгновенно обернулся тот — с блестящими мокрыми ресницами, с глазами как мокрые звезды. (Не надо, что ты, идиот, будто не знаешь)
— Вот тут, — мгновенно соврал Кретьен, щедро плеща ему в насторожившееся лицо водой. — Познай вероломство в полной мере, Рыцарь Источника Ивэйн!..
— Нет, — жалостливо промолвил тот, поднимая палец в назидании, — нет, свинья вам, мой друг, не светит. И не надейтесь. Разве что еж…
По ночам, когда от жары было трудно уснуть, Этьена тянуло проповедовать. Они оба уже решили, что нужно смириться с происходящим, оставить как есть сумасшедшее скороспелое дерево дружбы — пусть его растет, как Господу угодно… Если бы Кретьена прямо спросили, он бы прямо и ответил, что совершил-таки ошибку. Позволил себе привязаться к кому-то так крепко, что отдирать теперь пришлось бы с кровью. Главная беда была в том, что это произошло как-то незаметно, и сразу с обеих сторон; может быть, в тот момент, когда оба они открылись друг другу, с безумной беспечностью предоставив один другому распоряжаться собственной жизнью?.. Неважно. Зато у Этьена теперь явственно появилась цель. Он хотел обратить друга в свою катарскую веру.