Но уже в следующее мгновение он ясно понял, что хочет этого вновь. Более того — что это единственное, чего он на самом деле хочет. И теперь я бы уже смог разглядеть, подумалось вскользь, пока Кретьен, прищурившись, смотрел на расплывающееся пламя свечи.
— Постойте, мессир Оливье… А кто автор?.. Кто это написал?..
— Кажется, у книги несколько авторов. Вот здесь — от Жозефа, сына Иосифа — явственно один стиль, очень поэтичный. А в начале, где об Аббатстве — кто-то другой… Тамошние цистерцианские монахи, я думаю. Видите, на первой странице:
«Многое из того взято и переложено из латинской книги, хранящейся в святом доме на острове Аваллон в сердце Опасных Болот, близ гробницы Короля Былого и Грядущего, а тако же Королевы его, на языке тех мест Белой Тенью называемой…»
— Как же все сложно… И как это совместить?.. Я узнаю многое, но все — какие-то кусочки, и, видит Бог, они не складываются в единую мозаику. Понимаете, я узнаю этот сосуд, но, прости Господи, узнаю и замок о четырех углах… Тот, вы помните:
— Ну, Каэр Сидди, Волшебная Крепость… Это, конечно, да, — вмешался доселе молчавший Этьен — самый тихий из троих. — Но она же — нехристианское место. Я бы не думал, что душа может стремиться к чему-то, что не от Духа. Давайте лучше снова про рыцарей читать…
— Она же — Каэр Видир, Стеклянная Крепость. Дети, — Оливье всякий раз, когда сильно волновался, называл обоих собеседников так, и Кретьен не решался его поправить. — Дети, вы помните — turrum vitream in medio mare…
— Стеклянная башня посреди моря? — удивленно перевел Кретьен. — Что это, откуда?..
— Это Нэнниус, четыреста лет назад. И уже тогда — там же, далее — он писал о молчащих белых людях крепости, которые не отвечают на чужие вопросы… Как те, что не ответили твоему, Кретьен, Персевалю.
— Они только сами их… задают, — пробормотал поэт, двигая плечом. Тот, белый, что на берегу, так и не ответил ни на что. Он только спрашивал… И другой, который отворил дверь в часовню. «Кто ты?» «Кто твои спутники?» «Почему ты плачешь?..» «Что ты видел?..» «Чего ты хочешь?»… И самое странное, что им невозможно не ответить… Или солгать.
Странно, он же его читал, этого Нэнниуса. В Париже еще. Даже наизусть учил — «Добрых радетель трудов, учитель с пленительной речью…» (Ха, интересно, это он не про Оливье? Впрочем, нет — там дальше «Радость тебе и почет в католической Церкви святой…») Читал, читал, а про башню не заметил. Запомнил только про мальчика Мерлина, когда его кровью хотели окропить подножие крепости, а тот пошел пророчествовать и перепророчествовал всех прорицателей… И еще — про жуткие дива: про алтарь, висящий в воздухе, про могилу, которую нельзя измерить, про яму Flatio Venti[11], из которой дует холодный ветер из-под земли. Помнится, когда он зимой валялся в лихорадке, — «Ну и кашляет ваша утроба, кума» — а Гвидно поил его какой-то травяной дрянью, — по ночам ему казалось, что эта самая яма разверзлась непосредственно у него в комнате и дует, дует… В бреду чего только не привидится. Яма ямой, а вот башни — не запомнил…