Кажется, Кретьена спасло еще и то, что он был на коне. С высоты, с седла легче взирать на человека с презрением. Кроме того, снизу не видно, как дрожат у тебя руки.
Он победил.
— Да… пошел ты, нужен ты мне, свинья, — легко спешиваясь, все еще сжимая в кулаке плеть, Кретьен швырнул поводья Мореля одному из вилланов — тому, что ближе стоял. — Присмотри за конем. За мной следом не соваться — буду допрашивать еретика по особо важному вопросу. Кто полезет — отведает плетки. (Или надо было сказать — зарублю?..) Ну, отворяй!..
Темноволосый виллан, и впрямь слегка напоминающий выражением лица угрюмую свинью, завозился с засовом. Железная полоса поползла из паза со ржавым скрежетом.
— Только, мессир… Там вторая дверь, так от нее ключи у аббата… Стало быть, это, вы уж как-нибудь в сенях… Через дверь, эт-та, расспрашивайте. И еще — уж не обессудьте, мессир, мы вас снаружи слегка прикроем, а то все-таки мало ли что… Окошков там, конечно, не водится, но мы все-таки люди подневольные… Вы как выходить надумаете, стукните нам изнутри — эдак раза три, мы и выпустим…
Наверно, надо было возмутиться. Потребовать все ключи, свечку — и полную свободу действий. Но, во-первых, прогулка по лезвию меча, опасная игра и так зашла уже слишком далеко — Кретьен слышал, как в процессе их перебранки с солдатом два виллана перешептывались насчет того, не сбегать ли за кем из графских людей, для опознания… А кроме того, не мог он больше спорить и орать. Он устал, безмерно устал; на губах осталась какая-то горькая корка — словно след тех ругательств, которыми вежественный рыцарь осыпал вилланских бедолаг… Сил делать это больше не было. Кретьену, словно бешено изголодавшемуся, хотелось только одного — услышать голос Этьена. Живой голос. Остальное — все равно.
— Поди к черту. Поступай как знаешь. Отворяй.
… Понятно, почему именно этот сарай избрали в качестве темницы. Наверно, самый здоровенный в деревне, с толстыми стенами, с двумя дверьми. Между первой, толстенной, с досками внахлест, и второй, потоньше — тесный «предбанничек», без единого окошка, темный, как могила. Кретьен толкнул дверь перед собой — бесполезно, не поддастся, так ее не выломать. В темноте — хоть глаз выколи, так что даже непонятно, не ослеп ли ты — Кретьен дождался, когда проскрежещет наружный засов, возвращаясь в паз. Сердце оглушительно колотилось где-то в ушах.
…Затихли. Пора.
Припав лбом к жестким, занозистым доскам, он позвал — тихо, хотя хотелось заорать во всю мочь — и сердце его едва не остановилось, когда откуда-то издалека — от противоположной, что ли, стены — послышался тихий, мышиный какой-то шорох, и слабый, неуверенный, безмерно знакомый голос, сухо кашлянув, откликнулся:
— Кто здесь?..
…- Этьен… это я.
— Мессир… Кретьен?..
— Не называй меня мессиром, дурак, — Кретьен понял, что сейчас лопнет. От радости ли, от горя, от безумного облегчения — все одно.
— Да… Это ты. Но… как?..
— Неважно, Этьен. Важно, что… вот я здесь.
— Это опасно, — голос Этьена был очень хриплым. Что с ним, простудился, что ли? И говорит тихо — еле слышно…
(Ты что, простудился, едва не спросил было рыцарь — хотя ничего глупее придумать было нельзя. Тут голову рубить собираются, а ты о волосах горюешь…)
— А мне, — голос его прозвучал чуть насмешливо, — плевать.
— Зато не плевать мне. - (Это он обо мне тревожится, он — обо мне, Господи Боже ты мой…) — Кретьен, пожалуйста, быстро уезжай. Эти мужики, они перепились, наверное, да?.. Я тебя умоляю, беги, пока никто не проснулся. А то они тебя убьют.
— Не мели ерунды (я старший, я сильный, я все устрою…) Никто меня не убьет, я их запугал до полусмерти, сказал, что я графский гонец. И без тебя я никуда не поеду.
— То есть…
— Да, Этьен. Я нашел дорогу. И теперь вернулся за тобой. Как обещал.
— Кретьен… — тот выговорил имя замирающим каким-то придыханием и — замолчал, да так надолго, что поэт забеспокоился, жив ли он там.
— Хей-я, Этьен! Ты там где?..
— Здесь…Я… думаю. Это… правда?
— Клянусь.
— Как хорошо, — голос, мне остался только голос, я не вижу тебя, не могу прикоснуться — только тихий голос в темноте… Если примерно так общаются бесплотные духи, не хотелось бы после смерти войти в их число. — Вот же радостная весть. Самая радостная на свете. И… ты видел замок?..
— Да. Видел. Но не вошел туда.
— Значит, замок есть. — Шелестящий голос, тихий, как шорох ветвей. — Он все-таки есть, и все — истина. Значит, я не зря верил, всегда-всегда верил, даже когда… когда уже не верил ни во что. Теперь и умереть не страшно.