— Нет. Не очень. Не бери в голову, это всего лишь… плоть. Я… не могу много говорить. Но я буду слушать. Еще есть время.
— До рассвета много времени. У нас очень много времени, и никому его не отнять. А Персеваль, огонь храня, наутро оседлал коня…
…Оседлал, оставляя отшельника, и путь его лежал через лес, темный и тайный… Темный… и… тайный… И скоро будет рассвет.
Глава 5. Рассвет
…Рассвет, поднявший свои бледные, холодные крылья над Неверской деревушкой, пришел поздно. А все из-за туманной дождливой мглы, затянувшей небосвод, из-за того, что небо плакало мелкими слезами — воздух долго оставался промозгло-синим, как бывает по вечерам, и только когда синева сменилась прозрачно-серым облачным светом, Кретьен вышел под небеса. А почему нам темно, разве ночь? Да нет, сейчас такие дни. Может, так теперь и будет всегда.
Окинул тяжелым взглядом отворившего ему виллана — похоже, это был тот самый Жерен Горожанин, владелец сарая. Мужлан слегка шарахнулся от него. Интересно, неужели я такой страшный, что люди даже вздрагивают, равнодушно пронеслось в голове у рыцаря, когда он безучастно отошел к покосившемуся плетню и привалился к нему спиной. Мокрое дерево твердо прижалось к позвоночнику, такое осязаемое, до ужаса реальное. Занемевшая спина слегка ныла, отзывалась болью в основании шеи, как после ночи письма (Этьен бы вылечил — касанием пальцев…)
Отсыревшие вилланы вяло переругивались, поддерживая свой подыхающий костер. На Кретьена никто не смотрел. Не замечая, что мелко, часто дрожит в холодном безветрии, рыцарь откинул назад гудящую, легкую, как пустая фляга, голову — и закрыл глаза. Глазные яблоки, сочащиеся влагой от слабенького света после долгой темноты, болели и казались отвратительно-огромными. Он ждал.
…Народ прибывал медленно, но верно. И не поднимая век, Кретьен видел этих неторопливо сходящихся людей — честных, любопытных римлян, во внезапно подаренный богами выходной собиравшихся в Колизей. Panem et circenses[20], господа. Смерть — это же так безумно интересно. На свете нет ничего, что сильней привлекало бы живого человека, будто одного сознания того, что на сей раз все происходит не с тобой, довольно душе, чтобы получить дневную порцию пищи. Люди, собиравшиеся покормить свои души, стягивались в основном на берег реки, туда, где стояла она, королева-виселица, одноногая вдова, поджидающая — аллилуйя, аллилуйя, не нас!.. Но некоторые особо любопытные хотели видеть все с самого начала.
— Скоро, значит, выводить начнут, — где-то совсем над ухом у Кретьена сказал тоненький женский голосок. И мальчик отвечал хнычущим детским баском, должно быть, нетерпеливо дергая мать за подол: «У меня замерзли ноги… Возьми меня на ручки, возьми!.. Я хочу быть повыше! Когда поведут…»
Пробуждаясь от забытья, рыцарь поднял припухшие веки, обернулся взглянуть. Однако что-то куда более значимое отвлекло его вниманье от горстки смущенных серо-дерюжных людей, переминавшихся по ту сторону плетня: где-то вдалеке, на грани слуха, тоненько и невыносимо знакомо повис высокий, высокий звон. Тонкий комариный писк.