Над этой историей много смеялись, и больше всего Джоомарт. Он старался, как мог, быть веселым, рассказал потешную историю, хохотал и дурачился не меньше Мукая. Они пили кумыс и понемножку хмелели. Мукай пил больше всех и, доливая пиалы, выкрикивал: «Кто не любит девушек, тот не пьет кумыса!» Затем он достал две бутылки вина, и Джоомарту больше не понадобилось себя в чем-либо убеждать… Язык его развязался, и он под комуз Темиркула пошел даже в пляс. Им было весело, и лишь немного огорчало, что обед долго не поспевал.
Сабиля поставила чашку, внесла казан и сама уселась между братом и мужем. Мукай всплеснул руками и сказал:
— Поглядим, Джоомарт, как ты справишься. Говорят, ты разлюбил киргизские блюда. Я не верю. Как можно не любить бешбармак? Не правда ли, Темиркул, он только притворяется!
В казане лежит сваренный баран. И ноги, и голова, и курдюк — все тут вместе. Хозяин берет пальцами голову и преподносит ее Джоомарту. Не старику Темиркулу, хоть и тот его гость. Затем кусок за куском срезает мясо с костей, крошит и строгает удивительно тонко. Жир стекает с его рук на кошму, на одежду, струйкой бежит в казан. Хозяин не забыл и Темиркула, он сует ему кость с остатками мяса, Сабиле — небольшой кусок сала. Баран приготовлен, он лежит в чашке размолотой кучей. В горшке поспевает вареное тесто. Хозяин тем же манером крошит и тесто, с пальцев струится жирный навар. Все смешано и растерто руками, бешбармак можно есть.
Джоомарт держит баранью голову пальцами, ищет тарелку и не находит ее. И руки и губы его в сале. Он вернул бы голову Мукаю, но тот рассердится. Кругом ни тарелок, ни ложек, ни вилок, они будут есть пальцами из одной чашки.
Первым начинает Мукай. Он запускает свою руку в горку мяса и теста, зажимает в ладонь изрядную порцию и отправляет ее в рот. Глаза его сияют счастливым огоньком, они точно приглашают: «Отведайте, чудесно, ничего нет прекрасней на свете!..» Темиркул набивает рот бешбармаком. Одному Джоомарту не по себе. Ему противно это варево, ухо режет их сопенье и чавканье. Его вырвет сейчас, мясо комом стоит у него в горле. Он не хочет, не может, все ему здесь чуждо и противно. Нет, нет, это выше его сил…
Сабиля ест пальцами, лицо ее лоснится от жира. Она заливает свое новое платье, движения ее быстры, зубы алчно блестят. Они все одинаковы, их не отличить друг от друга.
— Ты не ешь, Джоомарт, что с тобой?
Да, это верно, но он много съел дома. Спасибо за угощенье, бешбармак не так уж плох.
Мукай и слушать не хочет. Что за притворство, Джоомарт должен есть, в чашке осталось еще полбарана. Никаких отговорок, он сам его будет кормить. Хозяин оказывает гостю внимание: запускает пальцы в бешбармак, набирает горсть мяса и сует ему в рот. Спасибо за любезность, большое спасибо. Джоомарт это проглотит, и ни крошки больше. Он не может, не в силах, пусть добрый хозяин его извинит. Мукай кладет ему в рот еще и еще, — никаких возражений, никто не поверит, что он сыт. И Темиркул и Сабиля ему не позволят.
— Я скажу вам правду.
Чего ради стесняться, здесь все свои. И Сабиля и Мукай поймут его. Уговор — не сердиться.
— Я люблю есть бешбармак за столом, с вилкой и ножом, в отдельной тарелке. Научили меня этому в армии. Вот и всё. У каждого свое, я не осуждаю ваших привычек.
И шурпу он пить не будет. Почему? Как объяснить им причину? Сказать, что Сабиля сполоснула пиалы в грязной луже у дверей, вытирала их нечистой, засаленной тряпкой? Нет, уж лучше промолчать.
Хозяин обильно разливает кумыс, он достает еще вина, много пьет и смеется. Он совсем охмелел, говорит очень много и жарко.
— Ты странный человек, Джоомарт. Говоришь: «У каждого свое», а в душе и меня и Темиркула осуждаешь. Ведь так, осуждаешь? Ты оторвался от народа, не ценишь его и не знаешь. Все мы любим бешбармак за столом, с ложкой и вилкой, а народ вот не хочет… Подай ему на кошме из одной чашки. Понял? Не понял? Как хочешь, так и понимай. Я люблю жить на джайлау, спать в юрте и быть киргизом во всем. Как клещами, меня тянет к своим. Не сидится мне, кочевнику, на месте; только и думаешь, куда бы податься, съездить, сходить. А не пустят — поспорю, на другую службу уйду. Студентом, бывало, направят меня в санаторий, а я норовлю на джайлау. Сел на коня — и в дорогу. Седло мое блестит, набор самым лучший, начищенный, нагрудник с бляхой серебряный. Все любуются мной. Приеду к чужим, займу угол в юрте, пью кумыс и живу себе на славу. Надоест у одного — поеду к другому. В каждом доме я гость, любой киргиз мне брат. И ничто не противно мне у него: плюет ли он в тазик с золой или кошму поднимает и наземь плюет, мне все равно. Вот что значит любить свой народ!