— Они остались врагами, я знаю…
— Откуда ты знаешь? Расскажи и мне, старику.
Джоомарт смущенно опускает глаза. Он чуть не выдал себя. Больше он ни слова не скажет.
— Не знаю, что ты прячешь, но с родом ты, я вижу, порвал.
— Да, да, порвал. Так и передай!
Старик вдруг бледнеет, со вздохом встает и снова садится:
— Я не буду об этом рассказывать. Мне стыдно сознаться, что сын моего друга отрекся от меня.
Джоомарт, удивленный, тоже встает:
— Что ты, опомнись! Разве я от тебя отрекался?
Он огорчен и встревожен, просит старика не сердиться. Что с ним случилось? Откуда этот гнев?
— Ты забыл, Джоомарт, что мы братья по роду. Кто порвет с моим братом, рвет и со мной. У реки свой исток и свое устье, у человека своя семья и свой род. Чу отказалась от старого русла, отреклась, ушла в горы и в степь. Питала река великое озеро, теперь блуждает по свету, бежит одинокая по земле.
Упрямый старик, он судит так, словно мир стоит на месте. Придется ему объяснить. Кто мог подумать, что он сам не поймет.
— Ты не прав, Темиркул…
Старик гневно встает, не дает Джоомарту слово сказать:
— Ты не подумал над тем, что сказал. Лишать людей родины — грех, отрекаться от братьев — позор. Кто роду изменит, предаст и родину.
Джоомарт отвечает на это улыбкой, он ничуть не в обиде. Темиркул его друг, а друзьям ошибаться позволено.
— Опомнись, родной мой, ведь мы так рассоримся. Люди, изгнавшие меня и тебя, не стоят нашего спора.
— Ты прав, Джоомарт, так можно поссориться и стать врагами… Дай я лучше сыграю тебе.
И снова его рука заплясала по комузу. Он пел о небе, о луне и о звездах. Солнце — зеркало божье, в которое он смотрит днем. Камни — жилы земли. Не будь этих камней — земля бы рассыпалась в прах. Он оставил свой комуз и запел о батыре, о герое народа.
Снова комуз звучит, нежно стонет. Рука музыканта несется по струнам, по нитям из бараньей кишки. Она хлещет их бритвой, свирепо бьет острием. Чудесные руки! Сталь им покорна, она рождает веселье, бодрые звуки и смех.
Никогда еще Джоомарту дорога к заставе не казалась такой длинной и трудной. День был солнечный, теплый. Лошадь шла полем золотистого мака, топтала алую поросль альпийских лугов. Справа чернела тянь-шаньская ель и сверкал ручеек между скалами. Чистое небо, голубое и ясное, прозрачные дали и ветерок с ледников навевали покой и раздумье. Джоомарт бросил повод, потянулся в седле и засунул руки за пояс.
Оттого ли, что комуз и чудесный старик стояли у него перед глазами, оттого ли, что звуки знакомых напевов звенели в ушах, — сырты в этот день показались ему необычными. Каждый кустик и камень, как старый знакомец, будили в его сердце острое чувство, давнюю память о былом. Тропинка карнизом лежала над пропастью, лошадь жалась к скалистой стене, а всадник глядел на лощинку в ущелье, видел давние события, забытые дни. Да, сырты в этот день обрели дар слова: всюду слышался шепот, настойчивый зов. И лишайник на вершине утеса, и цветочная пыль на копытах коня, и грозный ледник, сползающий вниз, напоминали ему о себе.
Было время, Джоомарт исходил тут все горы, облазил все уголки. Пограничный отряд их стоял в том ущелье, где стрелой убегала река. Командиром бойцов был Степан Краснокутов, нынешний начальник пограничной заставы. Им приказали: пройти Туз, Кайенды, взять Май-Баш и Джаинджир. Они шли по сыртам, по неведомым тропам, по висячим мостам над обрывами. Мосты скрипели, качались под ногами коней, кони со страхом ступали. Позади была стужа, ледовые отроги, мучительный путь через два перевала, впереди — кусок родины и боевое задание: установить там советскую власть. Они дневали в пургу, на полях ледников, ночевали в бору, где попало. Нарубят кольев из ели, в землю воткнут по нескольку в круг. «Дом» покроют хвоей и снегом, и встанет вдруг ночью аул среди леса. Каждый свою «юрту» назовет именем родного джайлау и спит на чужой стороне, в горах родного детства.
А иной раз ночевали и так. Не было ни кольев, чтоб аул городить, ни веток, чтобы юрту строить, и спать ложились на снегу, укрывшись с головой тулупами. Пурга снежным покровом заносила людей. Дозорным к утру не найти лагеря, пока бойцы не проснутся и дыбом не встанут сугробы.
То были тягостные дни. Сырты точно восстали против отряда: навстречу неслись буйные реки. Утром спокойные, они днем наливались бешеной силой, грохотали камнями, смывая все на пути. Связанный канатом, отряд стеной шел потоку навстречу.
Скользкие тропки по краю обрывов… Сколько угроз на каждом шагу! Дорожка вдруг съежится, конь тяжко дышит, чуть брюхом не ползет по карнизу. Земля дрожит под ногами, осыпается и пылью уходит вниз. Тропинка то исчезнет под снегом, то растает подо льдом. На крутых поворотах шевельнется тревога — не покажется ли встречный на узкой тропе, двум на ней не разойтись…