Так поднимались из пыли сердца воинов по всей нашей земле в те страшные дни...
Ночью на станцию железной дороги Богдан отвез Анну Андреевну, Танюшу с дочкой и сынишку Алешу. Вокзал был переполнен, в поезд посадили с большим трудом. Валя оставалась с Богданом. За Алешей взялась присмотреть мать — ей доверили они своего единственного сына. Максим Трунов нашел главного кондуктора и, указав на семью, приказал: «Доставить до места назначения в целости и сохранности».
Тысячи людей расставались в эту ночь друг с другом. Тысячи семейств раскалывались топором войны на две, три, четыре части. По всей стране миллионы людей расходились по разным дорогам и, казалось, не видно было даже проблеска того рассвета, когда семьи снова соберутся вместе к большому столу.
...В три часа ноль-ноль, как принято это было говорить на аэродроме, огромный и мокрый от росы «Дуглас» ушел в небо. За штурвалом сидел спокойный майор Лоб, специалист по всяким рискованным полетам. Майор шел над линией фронта, вспыхивающей зарницами танковых боев, артиллерийских дуэлей, пехотных атак. Дождь бил по бледным плоскостям самолета и срывался с них.
К окну приникал впервые летевший на самолете Прокопий Семидуб.
— А скоро ли Джулинка, Максим Степанович? — спросил он.
— Спи, Прокопий, — ворчал Трунов, опуская нос в воротник пальто, — какая там Джулинка. Еще не достали и Днепра. Какой ты швидкий... Илько не выпал случаем?
— Ни... Илько, мабуть, спит... что ему...
— Спи и ты, Прокопий...
Снизу стреляли. «Дуглас» проходил над Уманью.
ГЛАВА XIV
— Ты могла бы остаться попрежнему в госпитале, — сказал Богдан жене, — тоже работа.
— Я хочу итти вместе с ними, Богдан, — с неожиданной для себя твердостью сказала Валя, — мне хочется принести свою долю.
— Но ты не совсем здорова, Валюша.
— Какие пустяки. Я совершенно здорова, Богдан. Во всяком случае многие женщины, которые роют укрепления, гораздо слабее меня.
Она надела старые туфли на низком каблуке, серенькую юбочку, голову повязала красной косынкой, использовав для этого Алешин пионерский галстук. Клава поджидала хозяйку. Она еще не верила, что ее хозяйка пойдет вместе с ней и будет рыть окопы, отбрасывать землю, работать тяжелой лопатой. Но хозяйка собралась, связала в узелок продукты, пошла вместе с ней на улицу.
— Может быть, вы бы остались, — сказала неуверенно Клава, — я бы и за вас поработала...
— Вот, у тебя есть союзник! — с улыбкой сказала Валя Богдану.
— Ну, что же, работай, моя девочка. Я довезу тебя на машине за город.
— Нет. Сборный пункт нашего района во дворе райкома. Я отправлюсь вместе со всеми.
Она помахала ему рукой на повороте. Как похожа она была сейчас на ту, с которой впервые познакомился Богдан в комсомольской ячейке. Красный платочек на голове, туфли на низком каблуке, знакомое покачивание бедер и плеч. Оставшись с ним, она захотела разделить все трудности, которые упали на его плечи и на плечи города. Она делала правильно, и Богдан был доволен ее поведением. К ней тоже вернулась ранняя юность. И, вероятно, она тоже чувствовала себя сейчас лучше. Ведь последние годы она не служила, скучала, поджидала его с работы, кормила его, ухаживала. Подошли года, в партию она не вступила. У нее остался только муж и все. Это не могло удовлетворить ее. Теперь она расцвела, загорела, поправилась. Никто не мог бы дать ей сейчас тридцати лет, — чем отличалась она от девятнадцатилетней Клавы? Может только больше морщинок у глаз...
Прошло две недели со дня отъезда Максима Трунова. Пока никаких сведений о нем не поступало. Может быть, погиб уже старик, а может, собираются около него пеший и конный и снова гремит имя старого Максима Труна далеко на правобережной Украине? Сводки упоминали о действиях партизан. Но в целях военной конспирации фамилии не назывались.
Завод работал со все большей и большей нагрузкой. Мобилизационные запасы материалов иссякали, и все чаще приходили поезда из Донбасса и с Востока, привозя необходимые металлы. Поступал американский дюраль — большие листы, звенящие и блестящие, как стекло.
Рабочие суровели. Богдан замечал это и по своему отцу. Все основные кадры были переведены на казарменное положение, но отцу как мастеру и имеющему возможность в любую минуту попасть на предприятие на машине сына, было разрешено ночевать дома. Отец отказался от привилегии, хотя усиленная работа заметно отражалась на нем: глубже провалились глаза, наершились и поседели брови и усы, тоньше стала шея. Отец через день писал письма — либо Тимишу, успокаивая его и обещая не покладать рук для разгрома гитлеровской банды, либо на Кубань — женщинам. Письма на Кубань содержали практические советы: старик беспокоился о зиме, советовал, как достать топливо, керосин, заготовить арбузы, помидоры, картофель и лук. Он скучал о семье, и Богдан ловил иногда на себе его теплые и задумчивые взгляды.