Пообедав у сына, старик Дубенко присел на платформе на алюминиевый кругляк, сваленный между деталями главного пресса. Поезд катился уже несколько перегонов без остановки. Из-под колес летел ветер и снег. Старик плотнее укутался в тулуп, мерзли колени. На усах и бровях начал засахариваться иней. К отцу подошел Богдан и сел рядом.
— Дотянем.
— Ты что-то сумный.
— Уходим от войны, в тыл уходим, — после некоторого молчания сказал отец. — Не знаю, как вы, а думки сумные у многих, Богдане.
— Продолжай, батя.
— Никто не знает, чего на Урале ожидать. Балакают, что на Урале народ, не в пример нашему, тяжелый, недоверчивый. Видишь, местность какая — как тюрьма для нашего брата, для степового. Лес и лес. Вздохнуть нечем, прямо задавил, — отец свернул папироску и прикурил, прикрывая от ветра полой тулупа. — Как-то нас примут новые хозяева? Едем в Строгановщину, так на какой-то станции объясняли. Зря такое название не дадут — видать народ строгий там.
— Строгановщина? — удивленно переспросил Богдан. — Откуда бы такое название?
— От строгого слова, понятно.
— Строганов — промышленник, первым пришел в те места. Он, собственно говоря, и основал горнозаводский промысел на Урале. Отсюда, вероятно, и Строгановщина пошла.
— Знаешь, что ли?
— История, отец. В книгах написано.
— Книга людьми делается.
— Ну, был же я на Урале. Уже во время войны летал. И раньше был. Люди там не плохие, но склада другого, чем украинцы.
— От природы. Ишь, какая, давит просто... Глушь, дичь, болота...
— Может быть, и от природы. Но больше от милостивцев. Так называли они бывших своих хозяев. Приезжали те, трехрублевики разбрасывали, но зато на коленях приходилось их принимать. Многие уральцы и сейчас помнят этих «милостивцев»...
— У нас трехрублевок нет. Разбрасывать нечего. — Отец наклонился к Богдану. — Смотрю вперед и ничего угадать не могу...
— Потому что не работаешь, отец.
— Может и поэтому, — согласился старик, — около месяца в пути. Зарплату получаем, кашу варим — дорого кухарка стоит государству. Надо машины выпускать, а мы болтаемся на колесах, картошку ищем, свинину торгуем над путями. Шутка сказать, какую машинищу стронули. Так вот: стоит себе дом и стоит, и люди в нем живут, а начни его переносить на другое место... половины не соберешь. Мало того, что станки тронули, людей тоже. В чужом краю работник не тот.
— Привыкнет.
— Пока-то привыкнет... Нога не беспокоит? В Москве лучи помогли?
— Иногда чуть-чуть прибаливает. Пожалуй, помогли.
— Дай бог, чтобы до конца войны чуть-чуть. Тебе теперь болеть нельзя. Ты теперь во главе. Тысячи, поди, за две от Украины отвезли. — Он провел рукой по плечам сына. — Ишь снег. Всю спину запорошило. Тут и снег какой-то жигучий. В полшестого будто гудок меня будит. Радостно станет, вскочу и головой о доски бах... А спешить, выходит, некуда. И гудок-то только чи приснился, чи примерещился. Некуда спешить...
Отец надолго замолчал. Он не требовал ответа, зная, что сын понимал его. Когда Богдан хотел ответить ему, он глухо сказал: «Не надо, сыну. Не обращай внимания на старика. Все от безделья. Нашим пошли еще одну телеграмму. Что-то никак не свяжемся. А письмо Тимки прочитала мне Валюшка сегодня в обед, туго ему пришлось под нашим городом».
Рядом остановился эшелон, груженный полевыми авторемонтными мастерскими, монтированными на автофургонах. Из пармов выпрыгивали люди в шинелях и комбинезонах. Один из прибывших, соскочив на землю, принялся снегом растирать себе лицо, шею.
— Романченок! — обрадованно воскликнул Дубенко, — какими судьбами?
Романченок, улыбаясь, разводил руками. — Простите, не могу пожать вашу руку, Богдан Петрович. Откуда? Из Москвы.
— Выходит, плохо там, — вмешался термитчик Тарасов.
— Почему плохо? Все нормально. Порядок.
— А вы почему тут?
— Приказали, товарищ Тарасов. — Романченок обратился к Дубенко. — Вас разыскиваю. Нарком сказал, что через месяц начнем самолеты испытывать на Урале.
— Какие? — удивленно спросил Тарасов.
— Наши.
— Но завод на колесах.
— Через месяц мне приказали испытывать, а там не мое дело, — Романченок утерся, лицо его горело от снега. — В Москве хоть полетал немного. Душу отвел. Сейчас немец ходит в сопровождении. Пришлось двух фрицев сковырнуть. Думал, наконец, начну работать по-настоящему. Нет. Вызвали и послали опять к вам.
— Лоба не встретили?
— Майор Лоб сейчас бок-о-бок с Шевкоплясом, на Чефе. Говорят, дают кое-кому жизни, Богдан Петрович. А где Валя?