Эстакады, сделанные по длине вагона, с последовательным спуском, стояли у путей новенькие, желтые, пахучие. Плотники положили возле себя топоры и пилы и, закурив, смотрели на труды своих рук. Еще с утра, когда было получено задание, они считали его невыполнимым в такой срок, а теперь вот все сделано и неплохо. Начинался какой-то пересмотр человеческих возможностей. Это уже не было простым перевыполнением норм, это начиналось геройство. Но вряд ли плотники думали об этом. Махорочный дымок поднимался в воздух, глаза поблескивали от гордости за самих себя. Дубенко сказал им: «Молодцы, скоро справились». Они посмотрели на неизвестного начальника и ответили: «Такое всегда в срок сделаем». А ведь с утра они ничего не обещали, и Дубенко втайне негодовал тогда на этих спокойных, неторопливых людей. Вспомнил слова Угрюмова: «Уральцы мало обещают, но много делают».
Дубенко пришел к Угрюмову, сидевшему в комнате дежурного по отделению и спокойно проверявшему состояние участка дороги. Дежурный говорил по селектору, и Угрюмов нетерпеливо спрашивал его и поправлял. Огромное движение грузов по горной однопутке требовало ясного оперативного руководства. У Ивана Михайловича болело горло, вероятно, к гриппу присоединилась ангина, и он тихо спросил Дубенко о ходе подготовки к выгрузке. Дубенко выразил удовлетворение изготовлением эстакад, но боялся, что обещанные секретарем горкома одиннадцать тысяч человек не явятся. Угрюмов выслушал его, покачивая головой, потом поднял свои серые глаза и тихо произнес: «Кунгурцев обещал — сделает. Утром он был еще не совсем уверен и поэтому немного был сдержан, а сейчас он звонил мне. Люди подойдут через тридцать минут, точно к прибытию поезда. Шесть эшелонов подаются сюда двойниками. Здесь мы будем делить их и направлять одну половину к заводу, одну выгружать здесь».
В пять часов сорок пять минут к станции подошло семь тысяч горняков — мужчин и женщин и две тысячи заводских. Горняки притащили с собой листы котельного железа для перетаски оборудования волоком. В железе были пробиты дыры, в которые продеты крючья, цепи и тросы. Сотни три ребятишек, курносых и деловитых, пришли вместе с отцами и матерями, прихватив с собой санки на полозьях и на коньках. Людей распределили по эстакадам, установили очередность. Распоряжались со списками в руках парторги шахт и председатели шахткомов. Кунгурцев стоял на перроне рядом с Угрюмовым и тихонько, без излишней суеты, отдавал приказания.
Повалил липкий снег, быстро покрывший пушистым слоем рельсы и почерневшие за день крыши домов. Снег падал и падал. В ожидании поезда протянулась черная лента людей, рельефно выделяющаяся на белом фоне.
— Идет? — сказал кто-то.
— Идет.
Люди зашевелились, выступили вперед. Сколько поездов проходило здесь! Но обычно люди относились к ним без интереса — работала дорога, работали и они. Сегодня же они встречали гостей, которые должны будут надолго, а может быть, и навсегда, стать рядом с ними, плечо к плечу. Они должны были приютить людей и помочь пустить в ход механизмы. И то и другое приближало час торжества, час победы.
— Идет!
Два мощных электровоза неслись по заснеженным рельсам. Изредка под ними вспыхивали электрические разряды. Электровозы проревели, как эсминцы, и вскоре темные их корпуса промчались мимо Богдана.
На платформах, возле шалашей из теса и толя, стояли люди. Двери теплушек открыты — видны женщины, раскаленные печки. Хвосты искр неслись и рассыпались по ветру. Вагоны покатились медленней, шахтеры подняли руки, приветствуя гостей. Тогда с эшелона замахали шапками и платками.
«Надо разыскать Валю и устроить в нашем вагоне, — подумал Дубенко, — исстрадалась, бедная».
На ходу спрыгнул Рамодан с тормозной площадки, подошел, отряхиваясь от снега. Он шумно поздоровался с Дубенко, Угрюмовым.
— Дорога не подкачала, — сказал он, — все шесть на ходу.
— Это в наших возможностях, — спокойно заметил Угрюмов, — вот решили энский завод без очереди пропустить и пропустили...