— Что у вас с рукой? — неожиданно спросил Дубенко, заметив, как Белан как-то неестественно держит левую руку.
— Ничего, — смутился Белан.
— Как ничего, да вы инвалид,
— Пустяки, — еще более смущаясь, сказал Белан. — Заметили, никому не говорите.
— Но затем скрывать?
— Чтобы жалости не возбуждать, Богдан Петрович, — сказал Белан, — меня через эту руку и от армии освободили. А в армии быть я всегда мечтал, клянусь. Люблю носить военную форму.
Белан разговорился. Он сбросил с себя обычную фатоватость. Руку ему в локте вывернули воры, забравшиеся к ним в дом, в Кременчуге, жена у него бывшая домашняя работница, в детях он души не чает, а из тех чемоданов, которые выбрасывал Дубенко с «дугласа», два были набиты игрушками, куклами и детскими книжками.
— А я когда-то вас обещал поколотить, помните? — спросил Дубенко.
— Я вас не одолею! Ишь, вы какой здоровый. А у меня проклятая рука... Клянусь жизнью!
Белан заразительно расхохотался.
— Но болтали вы много, Белан.
— Что правда, то правда!
Они сошли возле избушки, наспех срубленной из толстых бревен и носившей громкое название «Станция Капитальная». Бесконечные штабели древесины протянулись над дорогой. Пахло смолой. Дубенко осмотрел конюшни, сделанные из тонкого разнодеревья и ветвей, засыпанных снегом и залитых водой. Получились ледяные конюшни — теплые и крепкие при любом ветре.
— Как вы неустойчивы были на Украине и каким деловым человеком стали на Урале.
— Тут, Богдан Петрович, наверно, природа облагораживает.
Проваливаясь в снег, они облазили лес, вымеряя и высчитывая будущий «Поселок белых коттеджей». Дубенко так красочно рисовал будущее на берегу этой горной речушки, с таким вкусом расписывал охоту на косача, россомаху, медведя и даже лося, что Белан тут же вызвался начать работы по подготовке к строительству поселка, который они решили назвать именем Хоменко.
ГЛАВА XXXIV
Дубенко и Белан, помогавшие, чтобы разогреться, грузить на поезд бревна, приехали на завод смеющиеся и как-то сдружившиеся. В кабинете Богдана охватило теплом, он сбросил мокрую шубу, отдал просушить валенки и, одев сапоги, прошагал по половицам. Мысли его вернулись к Вале и он придумывал ей подарок. Выбор был ограничен — кроме изделий из уральского камня в городе ничего не было. А хотелось угодить Вале. Позвонили. Он быстро снял трубку: «вероятно из больницы». Мелодичный и несколько ленивый голос: — Не узнаете? Лиза. — Я слышала, у вас заболела жена?
— Да.
— Что же вы думаете?
— Что именно?
— Она в больнице?
— Да.
— Слишком односложно... Но теперь вы можете быть более свободны...
— То-есть?..
— Приезжайте ко мне запросто. Если хотите, приезжайте сейчас. Мы допьем ту бутылку коньяку... поболтаем...
Чувство огромной неприязни поднялось в нем. «Неужели у нее нехватило обычного для любого человека, для любой женщины такта». Ее приглашение сейчас было неуместно и оскорбительно, и он сразу не нашелся что ей ответить.
— Вы так долго обдумываете мое предложение? — пропела она капризно.
— Я обдумал, — сказал он твердо, еле сдерживая раздражение.
— Вы обижены?
— Я очень занят...
Дубенко бросил трубку. Настроение, с которым он возвратился из лесу, было испорчено. Его вина перед Валей, вина, которая, как казалось ему, была первопричиной несчастья, упавшего на него, теперь стала невыносимо тяжелой. «И нужно было ей вмешиваться в его жизнь, и нужно было ей очутиться именно здесь, в этом глухом городке... и эта ее настойчивость, которой он не имел силы воли противостоять».
Зашел отец, не оставлявший его последние дни в одиночестве. Богдан искренно ему обрадовался, усадил на диван, сел сам рядом, потрогал его крепкие стариковские плечи. И в это время снова зазвонил телефон. «Неужели снова она?» — подумал Богдан. Он стыдился отца и решил не подходить к аппарату, но звонок повторился. Звонила незнакомая женщина. Она просила Богдана немедленно приехать в больницу. Богдан, еле сдерживая волнение, спросил: «Что случилось?» Женщина, помявшись, ответила: «Она скучает».
У Богдана похолодели руки. Он знал, что Валя никогда бы не попросила приехать его, бросить работу только из-за того, что скучает. Он быстро собрал кое-что из провизии, захватил стакан простокваши, вызвал машину.
У него был такой встревоженный вид, что привратница не осмелилась задержать его и покорно подхватила сброшенную одежду. Он бегом поднялся наверх. Палата прямо с площадки лестницы. Нет врача. Она лежала так, что отсюда видны ее руки. Она поднимает их, складывает пальцы, снова взмахивает. Она страдает. Богдану хочется броситься к ней, успокоить, узнать. Но возле нее двое в белом — они возятся, нагнувшись над нею. Богдан опускается на диван. Узелок, который он принес с собой, падает на пол. Разбился стакан с простоквашей. Подходит няня, поднимает узелок, утешает.