СИВОЛОБ ПОДОЗРЕВАЕТ…
Допрос политрука Сиволоб начал круто.
— А ну, пан Гармаш, — сказал он, — проверь категорично, крепок ли на ноги его благородие, господин большевик. Если тебе не трудно…
— Мне не трудно! — заверил Гармаш и, подойдя к арестованному, с силой ударил его по скуле.
Политрук растянулся на дощатом полу.
Староста сказал с укоризной:
— Вижу, некрепок на ноги красное благородие. Помоги ему подняться, пан Гармаш, если тебе не трудно…
— Мне не трудно! — сказал полицай и, схватив политрука за шиворот, рванул его вверх.
Арестованный, шатаясь, поднялся на ноги.
Сиволоб сжал в кулак свою бороденку, подергал ее и гаркнул:
— Отвечай правильно и категорично: фамилие, имя, отчество?
— В Гладов… Отвезите меня в Гладов, — с трудом выговорил арестованный, прижимая руку к скуле.
— Ты кого учишь, красная зараза! — снова заорал Сиволоб. — Сам знаю, куда тебя везти. Я тебя на тот свет свезу!
— Господин староста, — сказал арестованный, — есть приказ немецкого командования: задержанных солдат и командиров Красной Армии гражданские власти должны немедленно доставлять в ближайшую немецкую комендатуру. Виновные в невыполнении этого приказа несут строжайшую ответственность по законам военного времени!
Сиволоб и полицай переглянулись.
— Тебе откуда известны немецкие приказы? — встревоженно спросил староста.
— Гражданским давать показания отказываюсь, говорить буду только с офицерами германской армии.
— Смотри, какой важный, — зловеще сказал полицай. — Надо еще разок проверить, крепок ли он на ноги! — он поплевал на ладонь и сжал кулак.
— Погодь, пан Гармаш, — остановил его староста. — Пан лесник и без нас неплохо отутюжил его. И ты его разок приголубил. Надо и для господ немцев работенку оставить.
— Больно хлипкий комиссаришко, — ухмыльнулся Гармаш. — На вид — бугай, а дал связать себя, словно телок…
— Втроем они, — сказал арестованный.
— Втроем? Откуда у лесника народ ночью взялся? — недоверчиво спросил староста. — Врешь ты! Ночевать по хатам посторонним настрого запрещено.
— Это, видать, его сыновья: двое парней!
— Ах, вот оно что! Смотри, что страх делает! В глазах задвоилось! Из одного мальчишки двое парней стало. Парень-то у Марченко один, да и тот малый — школьник…
— Два там, а не один!
— Буде врать-то! Неправдой жить — бога гневить! Уж я ли не знаю, кто под моим началом находится? Один у Марченко мальчишка, и лет ему в аккурат тринадцать… Мне, брат, все известно…
— Плохо знаешь, — дерзко возразил арестованный… — Два там мальчишки! Два! Точно заметил! — И добавил: — Вот и не знаешь, кто у лесника хоронится. Он там в лесу может целый полк спрятать…
— Цыц болтать! — крикнул Сиволоб. — Больно разговорчив! — Он повернулся к Гармашу: — Прикажи заложить лошадь. Сейчас придет Марченко, мы с ним и отвезем этого пролетариата в Гладов. Послушаем, какие он песни запоет у господина коменданта…
Тимофей Петрович и Сиволоб возвращались из Гла-дова. Они ехали на телеге; староста, понукая лошадь, не переставал болтать:
— Как он там заерзал, когда ты орден-то выложил и про Буденного сказал. А господин комендант как зыркнет на него, так он аж затрясся! В общем, все! Упокой, господи, душу раба твоего!
Болтовня старосты раздражала Тимофея Петровича. Он думал о предстоящей встрече с мальчиками.
— И как ты его скрутил? — не унимался Сиволоб. — Такой здоровенный комиссарище! У него от страха аж в глазах задвоилось. Все твердил, что тебе два пацана помогали. Я думал, ты хлипкий…
— Силой бог не обидел…
— Господь ведает, кому даровать силу…
На повороте Тимофей Петрович соскочил с телеги.
— Ты что? — удивился староста. — Поехали ко мне. Такое дело обмыть надо. Выпьем за упокой души красного пролетариата. У меня самогон — первач!
— Не могу. Всю ночь не спал из-за этого политрука. Пройдусь пешком до дома — и спать! Завтра зайду…
— Будь по-твоему! Почтенье!
Староста щелкнул кнутом, и лошаденка тяжело поскакала к деревне.
Тимофей Петрович шел медленно, стараясь оттянуть разговор с ребятами. Неподалеку от дома он остановился и устало провел ладонью по лицу. Было ясно, что попытка мальчиков освободить политрука — это начало борьбы, борьбы против него. "Чем кончится этот "бунт"? — спрашивал себя в смятенье Тимофей Петрович. — Что они выкинут завтра? Один необдуманный поступок — и они попадутся. А тогда — конец всем! И им, и ему! А тут еще — Владик! Как уберечь мальчика от немцев? Сколько можно прятать его в лесу? Придет осень, наступят холодные ночи…"