— Где здесь умыться? — спросил он Кротова.
— Эка чего захотел! — сказал без улыбки солдат. — Нет для нас у немца воды…
— Но без воды человек не может жить. Нам учительница говорила. Без пищи можно долго, а без воды нельзя…
— Пить фашист дает понемногу. Потому как лошадь без воды не может, а мы здесь за лошадей работаем.
— За лошадей?
— Ну да. Тебя-то. пожалуй, не возьмут. Потому как ты не коренник, не пристяжной, а так, стригунок, жеребенок вроде…
Юрась решил, что Кротов шутит.
— А когда здесь кормят? — спросил он.
— Кормежку, сынок, надо еще спроворить.
— Как это — спроворить?
Егор Кротов тяжело вздохнул:
— Эх, парень, парень! Завязли мы с тобой, что пчелы в дегте. Ну вот, кажись, и завтрак. Теперь не зевай!
Сквозь колючую проволоку заграждения Юрась увидел, что по дороге идут несколько женщин и два старика. Все они несли узелки или небольшие лубяные корзинки. Завидев их, пленные бросились к проволоке. Кротов, схватив Юрася за руку, побежал тоже. Мальчик не понимал, почему все бегут, но чувствовал, что нужно поспеть куда-то раньше других. И он бежал изо всех сил.
Они оказались у самой проволоки. Отсюда были хорошо видны идущие по дороге люди. Вот они свернули с большака и пошли по тропке прямо к лагерю. А на дороге, освещенной утренним солнцем, показались новые люди.
— Зачем мы сюда прибежали? — спросил Юрась.
— Видишь — народ идет? Это наш завтрак, обед, ужин, перекур и прочий разносол! Фашисту от этого кое-что обламывается. Сейчас увидишь…
Первым к заграждению подошел босой старик в треухе. Едва он поставил на землю корзину, как перед ним вырос часовой. Немец опрокинул корзину, и на траву высыпались яблоки, помидоры, морковка и что-то завернутое в тряпицу. Часовой развязал тряпицу, там оказался кусок сала. Ничего не говоря, немец сунул его в карман и отошел в сторону.
— Во, пес! — сказал Кротов. — Опять забрал сало!
Старик безропотно сложил все в корзину и подошел вплотную к колючей проволоке. Юрасю показалось, что где-то он его уже видел.
— Здравствуйте, родные, — сказал старик в треухе. Его дребезжащий голос тоже был знаком Юрасю. — Нет ли среди вас Стрижака? Иваном зовут.
Пленные зашумели:
— Стрижака ищут! Не слыхали, есть в лагере Иван Стрижак?
Стрижака в лагере не оказалось.
— Жив-здоров твой Иван, — участливо сказал Кротов. — Врагов бьет на фронте!
— Дай боже! Вестей, слышь, от него нет. Только и было, что одно письмецо-треугольничек…
Старик стал раздавать через проволоку свои приношения. Юрасю достались репа, морковка, сухарь, яблоко.
— Вот тебе и завтрак! — говорил Кротов. — Не даст нам народ погибнуть. Смотри, что делается!
У лагеря тем временем собралась толпа женщин. Они пришли из окрестных деревень. Каждая что-нибудь несла. Какая-то уже немолодая колхозница просунула через проволоку бутылку молока и приговаривала:
— Пейте, пейте на здоровье, сыночки. От всей деревни нашей будет вам отдача. А скажите, родные, не встречали вы на войне сына моего, Семена Зубова?
Вслед за ней все женщины наперебой начали расспрашивать:
— Окунева Валентина не встречали?
— Может, слыхали про моего мужа? Никита Репни-ков. Старшина он.
— А мой внучек — лейтенант младший. Митенька. Арефьев фамилия. Нет у вас Арефьева Митеньки?..
Немецкий часовой что-то выкрикнул и потряс автоматом.
— Приказывает расходиться, — перевел Юрась.
— Ты откуда сообразил? — спросил Кротов.
— Немецкий я знаю…
Толпа у проволоки начала редеть.
— Сейчас начнут коней снаряжать, — сказал Кротов. — Вот и Борисыч шагает. — К ним подошел учитель. — Тебе что досталось, Борисыч?
— Бульба! — сказал учитель, показывая картошку. — Деликатес! А это яблоко для армянина…
— Да, плох наш Азарян, — вздохнул Кротов. — В голову ранен. И у меня для него тоже припасено кое-что…
Они пересекли пыльную площадь и оказались у длинного деревянного сарая. Здесь же стояли повозки с бочками. Конвойные с долговязым рыжеусым унтер-офицером курили сигареты и лениво переговаривались.
— Эх, закурить ба! — мечтательно протянул Кротов и взялся за оглоблю.
— Мы будем сзади подталкивать, — сказал учитель. — Пойдем, мальчик.
Увидев Юрася, унтер оттолкнул его.
— Убирайся, дохлый крысеныш!
— Я вам не крысеныш! — сказал по-немецки Юрась.
— О! Какой нахальный мальчишка! Ты говоришь по-немецки? Где тебя обучали?
Юрась не хотел разговаривать с фашистом о матери, и он сказал: