"Неужели он не подойдет ко мне?" — огорчался мальчик.
В полдень, когда солнце жгло с особой яростью, перед Юрасем неожиданно оказался Кротов. Юрась с трудом узнал его. Глаза дяди Егора сверкали, кулаки были крепко сжаты, ходуном ходили желваки на обтянутых скулах.
— Вот он, гад! Бандюга!
— Кого вы, дядя Егор?
— Вон он, крышу чью-то разоряет!
На крыше одноэтажного домика с выбитыми окнами, видимо, брошенного хозяевами, Юрась увидел какого-то человека. Человек сдирал с крыши листы ржавого железа.
— Кто это? — спросил Юрась.
— Тот самый! Хозяин мой ласковый!
Человек на крыше повернулся к ним лицом.
— Это он! — приглушенно выкрикнул Юрась. — Он! Он! Ему удалось бежать!
— Ты что, с ума спятил? Чего кричишь? Смотри, унтер идет! — они начали поспешно складывать кирпич в штабеля.
— Обознались вы, дядя Егор, — сказал Юрась. — Перепутали…
— Чего это я перепутал?
— Это не тот, который вас выдал…
— Да мне ли его не знать?
— Обознались! Я его сразу узнал! Это политрук! Которого мой отец выдал. Это он! Спасся!
— Никак ты бредишь?
— Он это, он! Я даже шрам его разглядел на подбородке!
Кротов выронил из рук кирпич. Сейчас он вспомнил: на подбородке того парня тоже был шрам!
— Будешь ты работать, свинья ленивая?
Унтер схватил выпавший из рук пленного кирпич и ткнул им в грудь Кротова.
— Не тычь, скотина, — сказал Егор. — Холера чумная!
Пленные в ужасе замерли.
— Что он сказал? — фашист взглянул на Юрася. — Переведи!
— Он говорит, что у него закружилась голова, и поэтому он выронил кирпич.
— Держи! — унтер ткнул еще раз кирпичом Кротова и отошел к дереву, под которым укрывался от зноя.
Пленные облегченно вздохнули.
Работая, Юрась теперь не отрывал глаз от крыши. Его терзало сомнение: кто же этот человек? Предатель или герой, сбежавший из гестапо?
Юрась взглянул на Кротова. Кротов укладывал кирпичи и что-то говорил учителю. Тот поглядывал то на крышу, то на Юрася.
Пленные начали нагружать телегу. Неожиданно раздались крики и немецкая ругань: солдаты волокли из развалин заключенного; истощенный голодом и непосильной работой, он забился в какой-то закуток и заснул. Охранники нашли его и сейчас с криком тащили к своему начальнику.
Услышав шум, человек со шрамом скатился с крыши и через минуту показался на площади. Его разбирало любопытство: кого бьют немцы?
Теперь Юрась и Кротов могли хорошо рассмотреть его.
— Политрук! — прошептал Юрась.
— Предатель! — прохрипел Кротов.
Груженную кирпичом телегу потащили к тюрьме. Путь туда и обратно занимал не меньше двух часов.
Телегу тянули молча. Не было сил говорить. Но Кротов, превозмогая усталость, тяжело дыша, спросил:
— Можешь ты ручаться, что этот гад на крыше — тот самый политрук, что был ночью у твоего батьки?
— Точно, дядя Егор. Он!
— И я тебе с полным ручательством говорю: это тот подлец, что предал меня фашистам…
Когда они вернулись на площадь, на крыше уже никого не было. Но оба они — и Юрась и Кротов — все время следили, не появится ли снова человек со шрамом…
Перед возвращением в лагерь унтер-офицер, как всегда, выстроил пленных для пересчета. Фашист знал, что измученные, голодные люди еле держатся на ногах. Чтобы продлить их мучения, он считал нарочно медленно, иногда сбивался со счета и начинал все сначала. Дойдя до шестнадцатого, он остановился, не торопясь набил трубку, раскурил ее и, прежде чем продолжать счет, сделал несколько затяжек. Стоявшие ближе к унтеру пленные жадно вдыхали сладкий медовый запах табака. Многие из них за одну затяжку готовы были бы отдать последний кусок хлеба.
Гитлеровец знал, как страдают курящие пленные, и придумал для себя забаву. Пересчитывая заключенных, он пускал каждому в лицо струю дыма. Глядя, что многие открывают рот, чтобы вдохнуть в себя табачный дым, немцы ржали от удовольствия.
Юрась стоял в шеренге последним. Кротов толкнул его локтем, и тогда мальчик увидел, что человек со шрамом появился снова. Он стоял у калитки дома и, ухмыляясь, смотрел, как фашист издевается над пленными…
Унтеру надоело забавляться, он сунул трубку в карман и, тыча каждого пленного кулаком в грудь, выкрикивал:
— …Двадцать шесть! Двадцать семь! Двадцать восемь! Двадцать… — тут он внезапно умолк, точно кто-то сунул ему в глотку кляп Двадцать девятый — Юрась — оказался в шеренге последним. А утром он вывел из лагеря тридцать человек. Значит, кто-то сбежал?!
Немец позеленел. Он ясно представил себе, что будет. Он пригонит пленных в лагерь, часовые у ворот пересчитают их и обнаружат, что пленных двадцать девять, а не тридцать. Тогда его, унтер-офицера Карла Бегальке, разжалуют в рядовые и отправят в штрафной батальон.