«Что же опаснее?» – вот вопрос, который задает себе «Пилигрим»: «Поддаться искусительнице Еве или ее раздразнить?»
Миссис Маунт посмотрела на молодого человека как на редкого чудака и, повернувшись к одному из своих кавалеров, принялась флиртовать с ним. Гвардейцы ее были полны самых пылких чувств. Кто-то из них в это время болтал, а один оказался таким добродушным малым, что Адриену так и не удалось представить его в смешном свете. Остальные молчали и, казалось, были заняты тем, чтобы вытянуть поудобнее свои длинные ноги. Как ни далеко они сидели, в ногах их в конце концов все равно запутывались. Продолжая изучать этих людей, Адриен пришел к выводу, что то же интеллектуальное и моральное сродство, какое он обнаружил между нашей знатью и крестьянами, можно обнаружить у гвардейцев и кордебалета: тех и других кормят ноги, и самый ум их, если он вообще не весь сосредоточился в ногах, рождается уж во всяком случае из них: те и другие отличаются легкомыслием; на тех и на других в одинаковой степени влияют вино, табак и лунные ночи; и даже, если принять во внимание неоспоримо существующее между ними различие, в конце-то концов, не все ли равно, как кокетничать и грешить – крепко стоя на двух ногах или на пальцах одной.
Долговязый гвардеец низким басом пел грустную песню о том, как рвутся сердца влюбленных, которых безжалостно разлучили, и пришлось упорно его увещевать, а потом уже просто колотить по спине, чтобы он наконец замолчал; прежде чем он допел свою песню, Адриен рассмешил сидевших поблизости от него так, что вся компания разделилась и образовалось как бы два лагеря: одну половину охватило безудержное веселье, в то время как другая поддалась нежным излияниям чувств. Толстуха совершенно придавила Риптона, но зато ему удалось согреться больше, чем всем остальным. «Ну как, вам не холодно?» – спрашивала она, милостиво улыбаясь.
– А мне холодно, – сказала красотка словно для того, чтобы извинить свое поведение.
– Ну ты всегда прикидываешься мерзлячкой, – шмыгая носом, проговорила толстуха.
– Так, может быть, вы согреете обоих, миссис Мортимер? – спросила озорница.
Обращенный на нее презрительный взгляд заставил ее замолчать. Мужчины, близко знавшие этих дам, веселились, слушая их непрестанные препирательства.
– Беднягу этого непременно раздавят, – громко прошептала красотка.
Дамы очень охотно и грелись сами, и делились теплом, потому что становилось холодно и сыро от нависавшего над рекою тумана. Рядом с Адриеном сидела та благопристойная дама, которая помешала ему рассказать до конца его занимательную историю. Она не возражала против обмена теплом и лишь изредка вставляла свое шипящее «Тише, тише!»
Они миновали Кью и Хаммерсмит, проехали по прохладной тихой воде, мимо Патни под Баттерсийским мостом[134]; их теперь уже со всех сторон обступал город, и тени огромных сонных фабрик преграждали путь лунному свету.
Сойдя на берег, дамы принялись весело щебетать о том, как чудесно прошел у них день; несколько кавалеров оспаривали честь проводить миссис Маунт домой.
– Карета моя уже ждет, я поеду одна, – сказала миссис Маунт. – Поправьте мне кто-нибудь шаль.
Она повернулась спиной к Ричарду, которому, в то время как он выполнял просьбу дамы, открылась вдруг ее прелестная шея.
– Куда вы сейчас едете? – спросила она как бы невзначай и, когда он ответил, бросила на ходу: – Ну так я вас тогда подвезу. – И, как будто это само собой разумелось, взяв его под руку, усадила подле себя в карету.
Риптон все это увидел. Он собирался было последовать за ними, однако толстуха удержала его и попросила раздобыть ей кеб.
– Вот кому повезло, – заметила проходившая мимо красотка.
Риптон поймал кеб и посадил туда свою даму; места там больше уже не оставалось.
– Попробуйте все-таки его туда впихнуть, может быть, выйдет? – не унималась оказавшаяся снова рядом красотка.
– Можешь вольничать, сколько хочешь, со своими кавалерами, со мной это не пройдет, – прикрикнула на нее рассерженная толстуха и уехала.
– Подумать только, сколько вы с ней возились, обхаживали ее, и вот как она вам за все отплатила! – вскричала веселая красотка, заглядывая Риптону в глаза. – Теперь-то вы, надеюсь, никогда больше не станете полагаться на толстух. Так-то вот! Ничего, в другой раз будете умнее, – она шутливо щелкнула его по носу и скрылась вместе со своим кавалером.
Риптон, должно быть, на несколько мгновений позабыл о своем друге. В голове у него беспорядочно толклись блудливые мысли. Кебы и кареты проносились мимо. У него не было никаких сомнений в том, что он провел этот день среди аристократов, хотя, проезжая сейчас мимо него, эти люди едва его узнавали. Об этом дне он думал с восторгом; он сделался событием в его жизни. Воспоминания о красотке были сладостны. «Голубые глаза… как раз такие, какие мне нравятся! И такой милый вздернутый носик, и алые пухлые губки – как раз то, что мне по душе! А волосы-то какие? Темноватые, должно быть, шатенка. И бойкая такая, так легка на ногу. И притом очень милая, иначе бы она так не говорила со мной», – он изнывал от тоски, и в воображении снова и снова возвращался к ней. Разумом своим он безоговорочно уступал ее прирожденным аристократам, влюбленному же сердцу его хотелось, чтобы Фортуна сделала его самого лордом.
Потом мысли его вернулись к миссис Маунт и к обрывкам странного разговора, донесшимся до него, когда он лежал на склоне. Он был слишком робок, чтобы утвердиться в своей догадке. Подозрения его парили над ним и окутывали окружавших его людей мутною пеленой, не побуждая его, однако, ни к какому решению. И все-таки поведение этой дамы настораживало. Он пытался убедить себя, что это в порядке вещей – ведь Ричард такой красавец, что может вскружить голову кому угодно. «Но ведь он женат, – говорил себе Риптон, – а раз он женат, ему не следует даже к ним приближаться». Может быть, это и не самый высокий критерий нравственности, но все же лучше этот, чем никакого. Человечество только выиграло бы, если бы привился этот взгляд. Он стал думать о том, что Ричард уехал с этой ослепительной дамой, что они остались вдвоем. Он видел перед собою прелестную Люси, которую он, Риптон, боготворил, ее чистое, удивительной красоты лицо. Погруженный в эти мысли, он потерял из виду вскружившую ему голову красотку.
Он направился к гостинице, в которой жил Ричард, и принялся расхаживать взад и вперед по улице в надежде, что с минуты на минуту услышит его шаги; иногда, правда, ему казалось, что друг его успел уже вернуться и лечь спать. Пробило два часа ночи. Уходить он не хотел. Он был убежден, что, уйди он, ему все равно будет не уснуть. Наконец он до такой степени прозяб, что ему ничего не оставалось, как вернуться к себе. И вот по пути домой, на освещенной лунным светом стороне Пиккадилли он вдруг повстречался с Ричардом; герой наш шагал с высоко поднятой головой той особой походкой, которая отличает людей, читающих про себя стихи.
– Ба! Никак это ты, Рип? – весело вскричал Ричард. – Какого черта ты тут бродишь в такую пору?
В ответ Риптон пробормотал что-то о том, как он рад этой встрече.
– Мне хотелось пожать тебе руку, перед тем как идти домой.
Ричард улыбнулся веселой доброй улыбкой.
– Только и всего? Ну, знаешь, руку мне пожать ты можешь в любой день и час. Ты верный друг, милый мой Рип! Я только что о тебе говорил. Оказалось, что… что миссис Маунт тебя даже не заметила – ни в Ричмонде, ни в лодке!
– Вот как! – сказал Риптон, убежденный и сам, что он пигмей. – Ну как, ты благополучно довез ее до дому?
– Да. Я провел эти два часа у нее, мы с ней говорили. До чего же хорошо она говорит; она удивительно умна. Все равно что мужчина, только куда приятнее. Знаешь, она мне нравится.
– Послушай, Ричард, прости меня… право же, я не хочу тебя обижать…но ведь ты же человек женатый… может, и впрямь надо было отвезти ее домой, только, я думаю, наверх к ней подниматься тебе не следовало.
Риптон высказал все эти соображения прочувствованно и вместе с тем кротко.
– Что ты этим хочешь сказать? – вскричал Ричард. – Надеюсь, ты не думаешь, что для меня может что-то значить другая женщина, кроме моей милой Люси. – Он рассмеялся.
134
Брентфорд-эйт, Кью, Хаммерсмит, Патни, Баттерсийский мост – местечки на Темзе, пригороды Лондона и его районы в их последовательности по пути из Ричмонда.