Главное, Адриену вовсе не надо было для этого притворяться. Он нисколько не заботился о том, чтобы снискать расположение света. Не делая никаких усилий, чтобы что-то скрывать, и природа, и он сам удовлетворялись той привычной маской, которую носят все. И, однако, общество провозгласило его человеком высоконравственным и мудрым и во всех отношениях являющим приятную противоположность опозорившему себя кузену Остину.
Словом, Адриен Харли утвердился в своей жизненной философии, когда ему был всего лишь двадцать один год. Многие рады были бы сказать о себе такое и в сорок два, ибо отягчены бременем, от которого Адриен был начисто избавлен. Миссис Дорайя была, пожалуй, права в том, что говорила о его сердце. Некая несчастная случайность, имевшая место во время родов, а, быть может, еще и в материнской утробе, переместила в нем этот орган несколько ниже, расположив его в животе, где ему стало значительно легче; больше того, легкостью своей оно как бы окрыляло его шаги. Это необычное обстоятельство приносило мудрому юноше свои особые радости. Живот его уже хотел обрести округлость, позволявшую в известной мере судить о его вкусах и убеждениях. Он бывал обаятелен после обеда, будь то среди мужчин или женщин; язвительность его всех восхищала; может быть, в вопросах нравственных он и не был особенно щепетилен, но установившаяся за ним высокая репутация прикрывала сей недостаток, и все, что он говорил, воспринималось в свете приписанного ему благородства его натуры.
Таков был Адриен Харли, другой любимый собеседник сэра Остина, тот, кого он выбрал из всего человечества, чтобы сделать воспитателем своего сына в Рейнеме. Поначалу Адриен должен был пойти по духовной части. Но священником он не стал. Однажды они с баронетом обстоятельно все обсудили, и с того самого дня Адриен навсегда поселился в Рейнем-Абби. Отец его умер как раз в то время, когда подававший большие надежды сын заканчивал колледж, и, не унаследовав от него ничего, кроме его судейских замашек, Адриен стал служить на жаловании в поместье у дядюшки.
Товарищем детских игр Ричарда был мастер Риптон Томсон, сын поверенного сэра Остина, мальчик ничем особенно не примечательный. Он был единственным из сверстников, с которым наследник Рейнема в то время дружил.
Без такого товарища Ричарду все равно было не обойтись: его не хотели отдавать ни в школу, ни в колледж. Сэр Остин был убежден, что школы — это рассадники распущенности, и полагал, что родительская опека одна может уберечь подрастающего отрока от змия до тех пор, пока не появится Ева; появление же этой особы, по его словам, всегда есть возможность отсрочить. У него была своя Система воспитания сына. Как она действовала, мы увидим.
ГЛАВА II,
из которой явствует, что парки решили испытать силу упомянутой выше Системы и избрали для этого день, когда мальчику исполнилось четырнадцать лет
Четырнадцатилетие Ричарда пришлось на сияющий октябрьский день. Коричневые буковые леса и золотистый березняк пламенели, освещенные ярким солнцем. Недвижные облака нависли над горизонтом; они скопились на западе, там, где ветер улегся. Как потом оказалось, скопление их предвещало Рейнему насыщенный событиями день, хоть все и сложилось отнюдь не так, как было намечено поначалу.
Палатки для лучников, навесы для крикета поднялись уже на отлогом берегу реки, куда парни из Берсли и Лоберна приезжали в колясках и на лодках, весело крича и предвкушая, что их напоят элем и поздравят с победой; все готовились померяться силами с соперниками и сорвать с их голов лавровые венки, как то и пристало мужественным бриттам. Парк наполнился людьми и оглашался веселыми криками. Сэр Остин Феверел, будучи до кончиков ногтей добропорядочным тори, особенно не стерег свои угодья и, когда хотел, всегда умел быть радушным хозяином, чего никак нельзя было сказать о владельце поместья на противоположном берегу реки, сэре Майлзе Пепуорте, заядлом виге и грозе браконьеров. Едва ли не половина всех жителей Лоберна расхаживала по парковым аллеям. Уличные скрипачи и цыгане толклись у ворот, прося, чтобы их впустили; белые и синевато-серые блузы, широкополые шляпы, а изредка даже и какой-нибудь алый плащ, от которого веяло прошлым этого края, рябили на заросших травою угодьях.