— Господи! — вскричал простодушный Риптон, в то время как эти кипучие замыслы бушевали в голове его друга, то вспыхивая ярким огнем и взывая к немедленным действиям, то погружаясь в темные глухие глубины, когда от всех надежд не оставалось следа. — Как жаль, что ты не дал мне его подбить, Ричи! У меня ведь верный глаз. Я никогда бы не промахнулся. Я бы уж повеселился, доведись мне его раздраконить! Мы бы ему показали! Честное слово! — Вдруг ему что-то вспомнилось, и воспоминание это вернуло мысли его к собственной персоне.
— Хотел бы я знать, в самом ли деле нос мой так уж разбит. Где же мне на себя взглянуть?
Ко всем этим излияниям Ричард оставался глух и продолжал идти вперед, сосредоточенно думая о своем.
Когда наконец они преодолели бесчисленные изгороди, перескочили через канавы, пробрались сквозь заросли куманики и шли расцарапанные, ободранные и изможденные, Риптон очнулся от разжигавших его воображение навязчивых мыслей — о фермере Блейзе и о том, что его собственный нос разбит: все это вытеснил теперь голод. С каждой минутой он становился все острее и наконец достиг такого предела, что, не будучи в силах терпеть далее, он отважился спросить своего спутника, куда же они в конце концов идут. Рейнема было не видать. Они спустились далеко вниз по долине и находились теперь на расстоянии нескольких миль от Лоберна, среди гнилых болот, ржавых ручьев, ровных пастбищ, унылых вересковых полей. Кое-где бродили одинокие коровы; по небу стлался поднимавшийся из глинобитной хижины дым; по дороге тащилась повозка с торфом; пасшийся на свободе осел, как видно, начисто позабыл о том, что на свете есть зло; возле пруда гоготали гуси, так же как и до появления на земле человека. В юном существе, которому нечем было утолить голод, окружающее вызывало одно только раздражение. Риптон не знал, что делать.
— Куда же мы все-таки идем? — спросил он, и в голосе его слышалось, что спрашивает он об этом в последний раз. Он решительно остановился.
— Все равно куда, — произнес Ричард, нарушив свое молчание.
— Все равно куда! — механически повторил эти безотрадные слова Риптон. — Но ты что, разве не проголодался? — Он порывисто вздохнул, как бы показывая этим, что в желудке у него пусто.
— Ничуть, — отрезал Ричард.
— Не проголодался? — замешательство Риптона сменилось яростью. — Но ведь ты же с самого утра ничего не ел! Не проголодался? Я так умираю с голода. Меня так поджимает, что я мог бы есть сейчас сухой хлеб с сыром!
Ричард усмехнулся — совсем по иным причинам, нежели те, что вызвали бы подобную усмешку в истом философе.
— Послушай, — вскричал Риптон, — ты все-таки скажи мне, где же мы с тобой остановимся.
Ричард повернулся к нему, собираясь что-то резко ему ответить. Но представшее глазам его несчастное исполосованное лицо друга совершенно его обезоружило. Нос Риптона, хоть и не окончательно посинел, но все же основательно изменился в цвете. Он понял, что упрекать своего спутника в Слабости было бы жестоко. Ричард поднял голову, осмотрелся.
— Вот здесь! — вскричал он и уселся на выжженном солнцем склоне, предоставив Риптону вдумываться в происходящее, как в загадку, решить которую становилось все труднее.
ГЛАВА III
Магическое противоборство[13]
У мальчишек существуют свои законы чести и свой рыцарский кодекс; он нигде не записан, ему не обучают ни в каких школах, он всем понятен без слов, и те, кто правдив и предан, неукоснительно ему следуют. Не надо забывать, что это существа, которых цивилизация никак не коснулась. Поэтому не пойти за вожаком, куда бы он ни нашел нужным вас повести, увильнуть от участия в предприятии оттого только, что неизвестно, к чему оно приведет и которое причиняет пока что одни только неприятности, бросить товарища в пути и вернуться домой без него — все это поступки, на которые мальчик храбрый никогда не способен пойти, в какую бы беду его это ни вовлекало. Лучше уж в беду, лишь бы собственная совесть не осудила тебя потом как труса и подлеца. Есть, однако, и такие, что ведут себя достаточно смело, и собственная совесть их нисколько не мучит, ее восполняют взгляды и слова товарищей. Делают они все с таким же неотступным и даже с еще более назойливым упорством, как и те, кто слушает свой внутренний голос, и, если само испытание не слишком уж сурово и тяжко, в конечном итоге все сводится к тому же. Вожак может вполне положиться на своего подручного: товарищ его поклялся, что будет ему служить верой и правдой. Мастер Риптон Томсон был поистине предан своему другу. Мысль о том, чтобы покинуть его и вернуться домой, никак не могла прийти ему в голову, при том, что положение его действительно было отчаянным, а означенный друг вел себя как умалишенный. Он несколько раз напоминал ему, что они опоздают к обеду. Ричард не шевельнулся. Обед для него ровно ничего не значил. И он преспокойно лежал, пощипывая траву, гладя морду своего старого пса, и, казалось, был не в состоянии даже вообразить, что такое голод. Риптон прошелся несколько раз взад и вперед и в конце концов растянулся сам рядом с погруженным в молчание другом, решив разделить с ним его участь.
13
Магическое противоборство. — Для образного объяснения сути дальнейших событий Мередит прибегает к понятиям зороастризма — дуалистической религии, распространенной в древности и раннем средневековье в Иране и соседних с ним странах. По учению зороастризма, содержание мирового процесса составляет вечная борьба добра и зла, в которой человек обладает свободой мысли и поступков, а потому может стать на любую сторону, но должен духовной и телесной чистотой бороться с силами зла, так что в конечном итоге совместными усилиями добро победит. В ритуале зороастризма главная роль отводилась огню как воплощению божества справедливости. Жрецами зороастризма были маги.