Адмирал вытянул руку к входу, и один из младших офицеров отворил дверь. Двое здоровых охранников втолкнули в храм гауптмана Конрада Шахтера. Одет в белое, руки связаны за спиной. Глазки-бусинки быстро обежали помещение и сосредоточились на помосте. Он резко остановился, удержав конвоиров; обычную браваду как ветром сдуло.
- Nein! Nein!
- Какого черта? - процедил Уильямс.
- А правда, что это? - шепотом спросил Уиллард-Смит.
Красноречивый жест Фудзиты все им разъяснил. Два матроса установили на помосте большую плиту, еще один поставил на палубный настил корзину. Подполковник Такуя Ивата выступил из рядов, взобрался на помост и со звоном выхватил из ножен меч.
- Nein, Gott! Nein!
Немца подтащили, невзирая на сопротивление.
- Чтоб я сдох! - в полный голос проговорил Йорк. - Никак, башку ему хотят снесть. - Он повернулся к адмиралу. - Ну, молоток, командир!
Мэйфилд и Уайтхед в один голос загомонили:
- Это варварство! Вы не имеете права! Существуют международные законы!
Фудзита поднял руку.
- Прошу не навязывать мне и моей команде вашу христианско-иудейскую мораль! Она годится для баб и детишек, а не для самураев.
- Банзай! - эхом прокатилось по ангарной палубе.
Фудзита обвел взглядом группку иностранцев.
- Если у вас не хватает выдержки присутствовать при свершении военного правосудия, лучше уходите!
Мэйфилд двинулся было к двери, но на полпути передумал и вернулся на место.
- Я буду свидетелем этой дикости, только чтобы потом доложить моему начальству!
Фудзита отмахнулся от него, как от докучной мошки.
- Как вам будет угодно, мистер Мэйфилд. Докладывайте хоть президенту, вашему высшему властителю.
Рыдающего Шахтера выволокли на помост. Чтобы втащить его вверх по трем ступенькам, понадобились еще трое матросов.
- Желаете что-нибудь сказать, прежде чем покинете этот мир? - обратился к нему Фудзита.
Немецкий летчик остановил взгляд на Ирвинге Бернштейне, который все читал молитвы, уставясь в потолок.
- Yyde! - закричал Шахтер. - Ты за меня молишься?!
Бернштейн перевел глаза на помост.
- Я молюсь за душу человека.
- Доволен своей местью!
Израильтянин стиснул обеими руками книгу.
- Ты служил Баалу и Молоху. По законам Моисея, ты должен расплатиться своей бессмертной душой. А я помолюсь за тебя Богу.
Немец вдруг подтянулся, словно ненависть к еврею открыла в нем новый источник смелости.
- Богу? Твоего Бога не существует! Где он был, когда евреи в Польше сами себе рыли могилы? Где он был, когда мы играли в футбол черепами ваших детей? В Освенциме? В Бухенвальде? В Треблинке? Если он есть, отчего молчал?! Он такой же убийца, как все мы, как Адольф Гитлер! - Губы Шахтера скривились в злорадной усмешке. - А ты, стало быть, мнишь себя избранником!
Бернштейн засунул псалтырь в карман. Благочестие слетело с него, как растаявшая восковая маска.
- Я и есть избранник. Мне суждено пережить тебя, нацистская свинья!
- Nein! Gott! Nein! - снова завопил Шахтер.
Ему накинули на шею петлю, другой опутали плечи, привязали к плите; ноги заковали в кандалы. Адмирал наклонил голову. Ивата поднял большой двуручный меч и застыл в классической позе разящего самурая. Мертвая тишина повисла в храме. Казалось, даже вентиляторы и вспомогательные моторы затаили дыхание.
Бернштейн вздохнул и снова забормотал молитвы. Немец взвыл во всю мощь легких; звериный, леденящий душу вопль отражался от переборок. Меч просвистел в воздухе серебряным полукружьем, врубился в податливую плоть, и голова Шахтера скатилась точно в корзину. По телу прошла судорога, и оно омертвело. Кровь хлестала на пол. Все быстро убрали; четыре матроса со швабрами отмыли настил. Ивата дочиста вытер лезвие и отошел на край помоста, держась за бок.
- Господи! - ужасался Мэйфилд. - Где мы находимся?!
- Не на футбольном матче, но похоже, - заметил Уиллард-Смит.
- Так и надо скоту! - ухмыльнулся Йорк.
Уайтхед повернулся к Бренту.
- Ты знал?
- Да.
- Почему не сказал мне? Мы бы попытались это остановить.
Брент смерил контр-адмирала долгим взглядом.
- Зачем? Он получил по заслугам.
Уайтхед переглянулся с Мэйфилдом.
- В голове не укладывается!
Агент ЦРУ согласно закивал.
- Вскоре матросы ввели сержанта Абу эль Сахди, тоже в белом и со связанными руками. Увидав помост, кровь, человека с мечом, араб завизжал и начал извиваться, но и его силой взгромоздили на помост.
- Твое последнее слово, перед тем как увидишь Аллаха, - проговорил Фудзита.
- Коврик.
Рядовой расстелил на помосте маленькую циновку - татами.
- Это не коврик, - сказал араб с удивившим всех спокойствием.
- Ничего, сойдет.
- В какой стороне Мекка, эфенди?
Фудзита указал на восток. Абу эль Сахди упал на колени, распростерся на циновке и начал громко молиться:
- Аллах Акбар! Слава Аллаху, великому и милосердному, творцу всего живого на Земле, включая человека. Он оказал великую честь человеку, поместив его в центр творения...
- Хватит! - отрезал Фудзита. - У нас нет времени выслушивать все сто четырнадцать сур Корана. Одной молитвы вполне достаточно. - Он махнул охранникам. - Приступайте!
- Чтоб всем вам издохнуть в навозной куче! - послал обреченный проклятие своим палачам. Затем увидел молящегося Бернштейна и разразился новыми воплями: - Японцы и евреи - враги Аллаха и людей. Да сгорят дотла Израиль и Япония!
Его голову приторочили к плите, и крики стали нечленораздельными.
Фудзита взглянул на Ивату. Летчик стоял, опираясь на меч и поддерживая одной рукой сломанные ребра. Брент наконец понял, почему церемонию так долго откладывали. Ивата был слишком слаб, чтобы исполнить роль палача, а старик, видимо, давно пообещал удостоить его этой чести.
С лицом, искаженным от боли, Ивата обратился к нему:
- Простите, адмирал. Боюсь, на второй замах сил не хватит.
- Вас заменить?
Десятки глаз уставились на летчика.
- Да, - задыхаясь, ответил он. - Я знаю, мне нет прощенья.
- Глупости! При вашем самочувствии вы на славу справились с задачей.
Фудзита обвел взглядом горящие азартом лица.
- Можно я сам назначу себе замену? - спросил Ивата.