А теперь представьте, что он — это и есть вы сами…
Не сбежать, не скрыться, ни на секунду упокоения…
Кажется, я подхожу к грани того, что самоубийство станет не просто уходом из жизни, а — … расправа с самым большим врагом моей жизни…
Тот, кто испортил все, кто сломал меня, кто лишил всего самого дорогого…
Лишил даже будущего. ВСЕГО!
Не простить и не смириться…
— Мария, — я испуганно подскочила на месте и невольно обернулась к дверям.
— Привет, Лили.
— Привет, как ты?
— Никак, ничего хорошего.
Лили, медсестра и новая моя хорошая знакомая. Не раз я пыталась высказывать ей свое наболевшее. Она делала вид, что понимает, и что ей искренне жаль. Увы, простите, простите, но не верю я в честность этих слов!
Да и не заслуживаю я сострадания.
Не заслуживаю.
Хотя не устаю ныть, уповать на свою гадкую жизнь. Идиотическая песня калеки. Песня, которую носишь в себе. Ненавижу! Ненавижу и проклинаю тот миг, когда срываюсь и начинаю жалеть себя, изливать свою боль кому-то.
Слабое существо, а потому и срываюсь. Срываюсь. Больше не буду… Не буду…
Правда?
— Сегодня же Рождество. Мы все в холе собираемся. Устроим настоящий праздник для всей дружной, "больничной" семьи. Спустишься?
— Спасибо, но не стоит.
— Мария, прошу.
— И что я там буду делать?
— Рождество — вечер чудес. Давай веселиться.
— Прости, но я в чудеса больше не верю…
— А дети верят. Хотя бы для них сотвори сказку. Ради них мы все это и устраиваем. Хотя нет, не только ради них. Что я вру… Так что давай, дорогуша, поднимайся, и поехали виз…
— И что мне? Вокруг елки в коляске плясать?
Тяжело сглотнула.
— Нет. Почитаешь им сказки, — голос пристыжено стих.
— А вы сами не справитесь? Думаю всем не хватит… — шумно вздохнула и отвернулась от девушки.
— А у нас очень много детей, — радость резко сменилась на печаль. Боль. — Слишком, и не все уже могут покидать свои кровати. — Злость, злость? Я узнала в его голосе ноки обиды и ярости. — Каждый год мы творим для них сказку, превращаем обыденный вечер, ночь одиночества и тоски в надежду и чудо. Неужели, так сложно? Сама не веришь в сказку, не лишай ее других. Ты жива — и будь благодарна за это Богу. Слышишь?
Покраснела.
— Я буду минут через пять.
— Давай я помогу забраться в кресло.
— Не нужно, иди. Я сама…. сама…
Слезы едва удерживались на моих ресницах…
Вот такие слова лишь заслуживаю я, лишь упреки… Иначе я лишь говорю о ненависти к себе, а на самом деле гадкая жалость, прикидываясь червивой злостью, роет, грызет мою душу, взывая к слезам и боли.
Кретинка…
Глава Тринадцатая
(Луи)
Шум. Гам. Вопли.
Это — не городская больница, а какой-то сумасшедший дом.
И чего праздник раздувать в нечто грандиозное?
— Простите, Вы не подскажите мне, где я могу найти Марию Бронс, какой номер палаты? Пострадавшая при крушении поезда.
— Молодой человек, не кричите так! Не нервничайте. Сегодня же праздник!
Тяжелый вздох.
— Мадам, я так устал за сегодня, что готов убить любого, — холодным, ровным голосом произнес, лишая возможности сомневаться в серьезности моих слов. — Так что будьте благоразумны, и просто скажите мне, где я могу найти Марию Бронс.
Запнулась. Дернулась. Нервно скривилась.
— Прямо по коридору, и выйдете в холл. Она сейчас там, ваша Мария.
Я замер. Замер, в оцепенении… Не мог поверить своим глазам…
(Мария)
Навязчивое, удушающее чувство волнения. Я не могла понять, что происходит.
Испуганно обернулась…
Короткий, скользящий взгляд, и вдруг застыла…
Наши глаза встретились…
Боль? Жалость?
В его холодных озерах сейчас взорвался истинный, горячий, жгучий гейзер и вдруг резко застыл, застыл, мгновенно сковавшись льдом — заледенели струи и брызги, так и не достигнув корки снега.
Калека…
Я читала в его глазах осознание этого…
Инвалид…
Намертво прикованная к креслу…
Ужас… Разочарование… Отвращение… Неловкость…
Резко отвернулась…
Милая, пристыженная улыбка, желая скрыть обиду и боль. Застывшие в горле слезы. Застывший крик, визг, писк…
Скользящий взгляд по взволнованным, увлеченным историей, детишкам, отрезвляющий взгляд — и принялась дальше читать, оживляя в их сознании волшебный мир сказки "Гимн Рождеству".