Сейчас скептицизм Каченовского в отношении древности «Правды Руской», договора Олега с греками, «Поучения» Владимира Мономаха, сочинений Кирилла Туровского и «Слова о полку Игореве» может показаться гиперкритицизмом. Но это сейчас, спустя полтораста лет, когда историческая наука в целом и историческая критика в частности прошли гигантский путь, на который подвигнул их в значительной мере скептицизм начала XIX века. Стоит напомнить, что сам М.Т. Каченовский был блестящим знатоком древних и новых языков. Он читал лекции по теории изящных искусств и археологии, по истории, статистике и географии Российского государства, русской словесности и всеобщей истории, по истории и литературе славянских наречий. А кроме этого, почти четверть века издавал один из самых популярных русских журналов — «Вестник Европы».
Критики, скептики, все, кто поднимал вопрос о времени написания «Слова о полку Игореве», его составе, смысле, взаимоотношениях с другими памятниками отечественной истории и литературы, кто выражал свои сомнения в его подлинности, в конечном счёте оказались той драгоценной закваской, на которой, как тесто в квашне, поднималась и развивалась наука. Они приносили порой пользы гораздо больше, чем самые восторженные, самые благонамеренные переводы и сочинения. Почему? Да потому, что каждое такое выступление не могло остаться без ответа. А для аргументированного ответа требовались поиски новых фактов, новое рассмотрение уже имеющегося материала, поиски доказательств и соображений, которые могли явиться только в результате нового прочтения текста памятника, привлечения нового круга свидетельств, новых открытий в области славяно-русской археологии, палеографии, искусства, литературоведения, фольклора… и так до бесконечности.
Сомнения всегда были одной из движущих пружин науки, залогом её развития. Но «кто умножает познания, умножает скорбь», написано в Екклезиасте. Новые открытия, накопленный опыт, качественно иной подход к памятникам древней письменности, заставили скептиков и ортодоксов словно бы поменяться местами. Теперь критикой «Слова…» занялись специалисты, не сомневающиеся в его подлинности. Непонятные места, «спайки», нарушающие логический ход мысли, неожиданные, достаточно пространные отступления в прошлое, не связанные с настоящим, уже не раз вызывали желание исследователей и переводчиков внести исправления в текст «Слова…». Е.В. Барсов писал с негодованием, что одни «видят в нём пропуски, допущенные неразумными переписчиками, другие усматривают вставки, внесённые неискусными глоссаторами; иные, наконец, замечают перестановки разных мест, появившиеся от переписчиков, переплётчиков, путавших листы, и т.п. (5, 195) Один из современных учёных считает дошедший до нас список лишь копией будто бы черновой рукописи автора, вмещавшей в себя сбор написанных мыслей, но необработанных, с разными приписками на полях, поправками, помарками…».
Этим «современным учёным» был крупнейший филолог второй половины XIX века А.А. Потебня. Следует признать, однако, что он произвёл над текстом «Слова…» грандиозную вивисекцию. Читая его исследование, можно видеть, как разумные мысли уживались с явной фантазией. «Слово…» составлялось заново, как детская мозаика. Неудивительно, что при подобном вторжении в древний текст «Слово…» становилось стройнее, понятнее, в нём исчезала внутренняя противоречивость. Вот почему, несмотря на неодобрительное отношение к подобным новациям, в 1916 году академик А.И. Соболевский предложил узаконить перестановку одного куска текста в самом начале древнерусской поэмы. Отрывок, начинающийся с обращения «Слова…» к Бояну: «О, Бояне, соловию стараго времени!…» — и кончающийся словами о курянах, которые скачут в поле, «ищучи себе чти, а князю славе», он предложил перенести вперёд, поставив перед описанием того, как князь Игорь «възре на светлое солнце и виде от него тьмою вся своя воя прикрыты».
Соболевский обосновал такую перестановку не только логикой повествования, но и палеографически. По его подсчётам количество знаков в отрывке было кратным для текста «Слова…» и соответствовало двум страницам древнего списка — одному листку, попавшему при очередной переписке не на своё место. Догадку Соболевского поддержали впоследствии П.Л. Маштаков, В.Н. Перетц и П.Н. Булычёв. В 1948 году В.П. Адрианова-Перетц подтвердила догадку Соболевского новыми наблюдениями над последовательностью сходных мест в «Слове…» и «Задонщине». Во всех известных списках «Задонщины» за описанием храбрости князя Дмитрия Ивановича, что соответствует в «Слове…» описанию храбрости Игоря («поостри сердце своего мужеством, наплънився ратнаго духа»), идёт обращение к жаворонку (в «Слове…» — к «соловью» Бояну) и описание сборов в поход. Это означало, что автор «Задонщины» имел перед глазами текст «Слова о полку Игореве», в котором последовательность эпизодов была именно такой, какую предложил когда-то Соболевский.