Поначалу всё это было непонятно и весело. Когда-то раньше я знал этот мир, но за протекшие годы успел его несколько позабыть. И теперь снова привыкал к кипению страстей под асфальтовой корой академической благопристойности.
Скептиком я так и не стал. Меня не устраивали аргументы Зимина и Мазона, я не мог принять версии Гумилёва, как не мог усомниться в подлинности тмутороканского камня, о чём в те годы писал А.Л. Монгайт. Я был готов согласиться с ним, что и сам камень, указывающий на место Тмуторокани, и обстоятельства его находки, и сам Тмуторокан, якобы находящийся на Таманском полуострове и соответствующий Матархе византийских источников, требуют внимательного изучения, быть может, нового истолкования. Но даже если там и был какой-то Тмуторокан, то почему он обязательно должен соответствовать Тьмуторокани «Слова…»?
Шло время, а я чувствовал себя стоящим на том же месте, с которого начинал забег. Надо было искать новую стартовую площадку, высматривая новую дорожку или тропинку, по которой, сбиваясь, петляя, но надеясь на удачу, я мог бы идти вперёд.
Мелких находок вроде толкования отдельных мест и выражений в «Слове…» за это время накопилось достаточно. Например, Ярослав галицкий, по моему мнению, был не Осмомысл — «человек о восьми, притом греховных, мыслях», а Осномысл, то есть острого, мудрого, основательного мышления человек. Известное выражение «стязи глаголют» означало не переговаривающиеся между собой отряды и не отмашку сигнальшиков, а всего лишь тот факт, что флаги, развеваются, трепещут, «стоят глаголем». Объяснению поддавались «живые шереширы», «вечи» Трояна, «стрикусы». которые могли восходить к сочетанию «стрыя хусы», то есть «походы дяди» (по отцу). Иным, чем раньше, оказался «дивь», не имеющий ничего общего ни с божеством славян или половцев, ни с филином или дозорным. Удалось разгадать и загадку «тмутороканского болвана». Обращение к апокрифической, «отречённой» древнерусской литературе позволило вместе с Г.Ю. Филипповским проделать любопытную работу, обнаружив возможные истоки тмутороканского «кура» (которого ранее я склонен был считать греческим словом «кюр» — господин) в древнейших мифологических пластах культуры Двуречья.
Но разве это был успех? Надо было искать какой-то новый подход к «Слову о полку Игореве» в целом. Например, попытаться обнаружить его «уязвимые» места, где приоткрылась бы…— я словно нащупывал то, что ещё обходили исследователи, — его структура. Так ли уж оно монолитно, как кажется большинству? Что представляет собой смысловая, образная, поэтическая, языковая структура «Слова…»? (6, 212) О том. что «Слово…» составлено из разнородных отрывков, писали скептики. Но разве не то же самое молчаливо утверждали защитники «Слова…», допуская перестановку его текста? Например, не одну, а шесть перестановок, да ещё дополнение отрывком из «Слова о погибели Русской земли» предложил сделать в древней поэме академик Б.А. Рыбаков… А из чего состоят вычленяемые куски? Цитаты, глоссы, попавшие в текст, как полагал А.А. Потебня? Было ли обратное воздействие «Задонщины» на «Слово…», например, в плаче жён? Ведь если «Слова…» влияло на современные, существовавшие параллельно с ним литературные произведения, то и они могли отразиться на «Слове…»!
Думаю, что одной из самых плодотворных мыслей, высказанных Д.С. Лихачёвым, — записал я в те годы, — является мысль о собственной жизни и развитии произведений древнерусской литературы, где текст постепенно меняется, теряя какие-то части и черты, приобретая другие, перестраиваясь, вбирая в себя новые тексты и отрывки из других произведений. Само произведение трансформируется, меняет форму, размер, одновременно походя и на амёбу, и на ящерицу, у которой отрастает похожий, но всё-таки новый хвост. Разные времена — разные песни. Произведение может чахнуть, умирать, но возникает нужда — и вот оно снова вспыхивает, как огонь, в который кинули охапку сухих дров.
История текстов древнерусских литературных произведений «старшей поры» динамична. В этом может быть главный ключ к «Слову…». Без этого нам его не понять. Не понять тех заимствований, которые находятся в нём, тех тёмных мест, о которые спотыкается воображение исследователя, тех отступлений, пропусков, умалчиваний, реминисценций, которые воспринимаются так же, как бесконечные шрамы, заплаты, пристройки чуланов, башенок, сторожек, галерей и притворов, скрывающие от нашего взгляда древний храм и превращающий его в конгломерат загадок. Пока мы не сможем проникнуть внутрь «Слова…», ощутить его исконную ткань, снять, словно реставратор скальпелем, все позднейшие напластования и переделки, чтобы увидеть подлинные остатки живого золота речи поэта, мы многого не поймём в этом сокровище нашей поэзии…