Наблюдения филологов не противоречили таким выводам. С.П. Обнорский, Н.М. Каринский, Л.П. Якубинский, Б.А. Ларин и Н.А. Мещерский безусловно подтвердили соответствие языка «Слова о полку Игореве» представлению о литературном языке древней Руси XII–XIII веков. В то же время они указывали, что список, попавший к Мусину-Пушкину, был написан не раньше начала XVI века, потому что при переписке писец явно правил орфографию оригинала, с которого списывал текст. Это была эпоха так называемого второго югославянского влияния, когда вместе с памятниками письменности на Русь проникла и распространилась болгарская орфография, в соответствии с которой стали приводить и тексты более древних памятников, поправляя их при переписке.
Главным в наблюдении филологов было то, что русский язык, которым написано «Слово…» и который неискушённому читателю представлялся «новым» по своей близости к живому русскому языку, оказывался более древним, чем болгаризмы и церковнославянизмы, только производившие впечатление древности. Чистая русская речь лилась со страниц «Слова…», пробиваясь, словно струйка животворного родничка, сквозь завалы камней велеречивой средневековой учёности. Это был язык «старшей поры» — язык договоров Игоря с греками, язык «Правды Руской», язык, на котором Владимир Мономах писал своё «Поучение», и на котором было написано «Слово о погибели Русской земли». К нему примыкал язык «Моления Даниила Заточника» — хотя сам текст «Моления…» и был составлен из разнообразных, по большей части переводных цитат, — и язык апокрифов, в которых я находил параллели к «Слову о полку Игореве». Короче говоря, это был наш, исконный русский язык!
Филологи датировали язык «Слова…» домонгольским временем достаточно широко. Они отмечали в нём наличие слов болгарских, сербских, чешских и польских, греческих и даже латинских, существовавших в то время в древнерусском языке, послужившим, в свою очередь, основой для языков русского, украинского и белорусского народов. Вместе с тем в тексте «Слова…» очень рано были замечены восточные слова — тюркские и иранские.
Древнерусское государство возникло и развивалось в постоянных тесных контактах с кочевыми тюрками, занимавшими до прихода монголов всё пространство степей от Закаспия до Балкан. Сначала из края в край с востока на запад по нему пронеслись гунны и осели к северу от Дуная. Затем на пространствах восточноевропейских степей возник Хазарский каганат. Живым напоминанием о каганате в Крыму и в Литве до сих пор служат караимы — прямые потомки хазар, сохранившие в неприкосновенности антропологический тип раннесредневековых тюрок. Разметав, разгромив хазар, расчистив себе дорогу на запад, приднепровские и придунайские степи заняли воинственные орды печенегов; их, в свою очередь, сменили половцы, (6, 214) называвшиеся у восточных историков кипчаками, а у западных хронистов — куманами. Остатки прежних тюркских племён и родов приходили на службу к русским князьям, селились на границе степи и лесостепи, оседали в городах лесостепного междуречья Днепра и Дона, крестились, постепенно смешивались с местным населением и растворялись в нём, привнося в русский язык свои слова, в русский быт — свои обычаи, в славянский антропологический тип — свои черты.
Отношения Руси и Степи коренным образом изменилось с появлением половцев. В отличие от других своих сородичей половцы обладали более высокой культурой и, по-видимому, более стабильным бытом. Большая их часть исповедовала христианство несторианского толка, о котором писал Л.Н. Гумилёв, так что Олегу Святославичу не нужно было отправлять «своего друга Бояна» куда-то на Памир или Тянь-Шань, чтобы приобщиться к ереси. Половцы-несториане были под боком. Больше того, они были свои, родные. Начиная со второй половины XI века русские князья неизменно женили своих сыновей на половчанках. Можно думать, что и дочерей своих они выдавали за сыновей половецких ханов, но о судьбах княжеских дочерей летописи за редкими исключениями ничего не сообщают. Как бы то ни было, очень скоро в отношениях между Русью и Степью возникает своеобразная устойчивость: половцы постоянно участвуют в княжеских междоусобицах то на одной, то на другой стороне, изредка делают самостоятельные набеги, как можно думать, не без подстрекательства русских родственников, а те, в свою очередь, время от времени направляются на окраины Степи, устраивая облавы на своих кочевых родичей… Но полностью ни та, ни другая сторона сложившегося равновесия не нарушает.
Стоит почитать внимательно летописи, рассказывающие о событиях конца XI — начала XIII века, чтобы увидеть, насколько междоусобица русских князей оказывалась страшнее для мирного населения, чем набеги степняков. Вот почему ещё академик А.С. Орлов признавал, что половцы наносили вред Руси не столько самочинными вторжениями на русскую территорию, сколько участием в военных операциях князей, боровшихся друг с другом за лучшее княжение, «по призыву и найму которых и приходили „дикие“, то есть независимые половцы на Русь».