Сразу же по выходе из печати «Слова о полку Игореве» имя древнего певца, поэта, «песньтворца», воспевателя подвигов русских князей и побед русского оружия, стало символом нашей поэзии, только ещё набиравшей силу. Отблески поэтической славы Бояна, с помощью «Слова…» пробившейся сквозь мрак средневековья, рождали восторг в современниках А.И. Мусина-Пушкина, может быть впервые ощутивших глубину и величие отечественной истории. Выражаясь современным языком, «Слово…» как никакое другое произведение древности способствовало ликвидации того подсознательного «комплекса неполноценности», который начиная с Петра I невольно ощущал русский человек в общении с европейцами. История России представлялась мрачной, бессмысленной, варварской, а потому и постыдной. Разумная история России началась якобы с Петра Великого и даже ещё позже — с Екатерины II.
Лучшие умы России в продолжение всего XVIII века боролись с таким предрассудком соотечественников и иностранцев. Работа В.Н. Татищева, начатая по указанию Петра I, преследовала не только научные, но и политические цели: извлечь из небытия и показать протяжённость и богатство русской истории. Эту задачу ставил перед собой М.В. Ломоносов, ею вдохновлялся неутомимо работавший во славу российской истории А.Шлёцер, академик П.Паллас и Г.-Ф. Миллер, ей способствовали своими трудами М.М. Щербатов, И.Н. Болтин, И.П. Елагин, Мусин-Пушкин и многие другие. Наконец, именно этой задаче отдавала силы, энергию, время и средства сама императрица, рассматривая исторический и культурный престиж России на мировой арене как одно из необходимых условий её активной внешней политики.
Стоит посмотреть списки выходивших в XVIII веке книг, как в глаза сразу же бросится удивительное количество исторической литературы, среди которой первое место занимают публикации летописей и древних документов. Они воспитывали патриотизм россиян, готовили их умы к историческому сознанию. Но всего этого было мало. Требовалась искра, способная воспламенить сердца. Такой искрой стало «Слово о полку Игореве», появившееся в чрезвычайно удачный момент. Память была полна недавними победами русских войск на юге и в Европе, а впереди (6, 218) были Аустерлиц и 1812 год с его всеобщим патриотическим подъёмом. И все эти чувства, все воспоминания, всё как бы разом открывшееся пространство русской истории оказалось освещено поэтическим светом, исходящим от образа нашего древнейшего поэта, которого мы могли назвать по имени.
Бояном почтительно именовали Г.Р. Державина. Бояном чуть позднее называли А.С. Пушкина. В Бояне видели мастера, поэта, дружинного певца, которому подражал, с которым полемизировал и которого почтительно цитировал автор «Слова…».
Всё изменилось в XX веке. Героика его событий, кровопролитная, величественная борьба советского народа с захватчиками представили нам «Слово…» с другой его стороны, как будто сквозь толщу времени до нас впервые донёсся патриотический призыв его автора: «За землю Русскую!» Здесь было уже не до исторических изысканий, не до тонкостей анализа, против кого и почему должны выступать князья. Звучал призывный клич, в темноте ночи полыхали отсветы пожаров, зажжённых то ли половцами, то ли ночными налётами, горе и плач катились по земле русской, и рука её защитника крепче сжимала оружие.
Боян был забыт. Теперь всё внимание исследователей было сконцентрировано на личности автора «Слова…», безымянного патриота. Когда миновали грозные годы и можно было вернуться к прерванным исследованиям, стали появляться работы, пытавшиеся выяснить его политические симпатии и антипатии, особенности его знаний и языка. Появились догадки о его происхождении, имени, его судьбе.
О Бояне теперь вспоминали разве что историки, и то немногие. Да и чем он мог быть интересен? Автор «Слова…» отдал дань памяти Бояна в первых строках своей поэмы и тут же категорически заявил, что петь будет «по былинам сего времени, а не по замышлению Бояню». Он приводил в тексте поэмы две цитаты из произведений Бояна, обращённые к Всеславу и к «хоти» — то ли Святослава Ярославича, то ли Олега Святославича. Считалось само собой разумеющимся, что автор «Слова…» мог черпать сведения о прошедших временах из песен Бояна и, как полагал Е.В. Барсов, отказываясь от подражания в стиле, всё же пытался создать «песнь, подобную Бояновой» .