Солёный и влажный ветер словно бы опять омывал моё лицо и раздувал лёгкие, как это было во время прежних странствий в высоких широтах. Переносясь воображением через века и пространства, я снова сидел у очага, в котором ярко горели поленья и куски высушенного за лето торфа, и слушал саги о людях, отправляющихся «по восточному пути», чтобы потом вернуться домой с добычей или остаться лежать под одним из невысоких курганов на берегу Волги, Белоозера, Мсты, а спустя века воскреснуть под лопатами археологов, свидетельствуя о величии своего времени и своих дел.
Я устал распутывать клубки противоречий в летописях, подозревать в каждом списке сознательную подтасовку фактов, считать, сколько раз и когда тот или другой князь нарушил «ряд», преступая свою клятву. Здесь было если не проще, то просторнее. У человека была судьба и могла быть удача. Судьба открывалась ему в вещих снах, и если он не мог их вовремя понять и истолковать, то виноват в этом был он один. Уйти от судьбы он не мог: как бы далеко он ни уходил, рано или поздно он сам возвращался, чтобы сполна получить по жребию…
Исследователи «Слова…» давно поглядывали на древнюю скандинавскую литературу, подозревая её влияние на древнерусскую поэму. Одни искали здесь сам дух скальдической поэзии, другие — заимствованные слова, третьи в таких великолепных аллитерациях «Слова…», как «съ зарания въ пятъкъ потопташа поганыя плъкы половецкыя…», поражающие даже наш искушённый слух, искали следы дротткветта. О том, что Боян подражал скальдам и сам был им, писали и говорили ещё первые читатели «Слова…» — Е.Болховитинов, Г.Р. Державин, а следом за ними многие другие. Более обоснованно утверждали это Ф.И. Буслаев, Н.К. Гудзий и В.Ф. Ржига. (7, 191) Последний посвятил этому вопросу небольшую работу, в которой указал, что знаменитое «древо», по которому Боян во время творчества «растекался мысию», то есть белкой, взлетал «орлом под облакы», а по земле рыскал «серым волком», должно быть знаменитым «мировым деревом» Иггдрасиль скандинавской мифологии.
Согласно представлениям древних скандинавов Иггдрасиль — гигантский ясень, олицетворяющий мироздание. Ветви его протянуты в верхний мир, где гнездится орёл, обладающий мудростью, ствол — наш, средний мир, а в нижнем, подземном, скрывается дракон Нидхёгг. Символом нижнего мира служит волк. По стволу ясеня вверх и вниз, перенося вести, беспрестанно снуёт белка («мысь») Рататоск (Грызозуб).
Совсем недавно ленинградский скандинавист Д.М. Шарыпкин снова вернулся к этому вопросу, подтвердив предположения прежних исследователей, что в тексте «Слова…» рассыпаны отголоски скальдической поэзии. Некоторые выражения, вроде «копья поют», он считал простыми кеннингами, равноценными выражению «идёт бой». Казалось бы, мелочь. Однако высказанное печатно и не вызвавшее протеста специалистов такое утверждение открывало возможность подходить к тексту с ещё одним аршином, во всяком случае, иметь его в запасе для толкований.
Шарыпкин подтвердил и образ «мирового древа», связанного с памятью о Бояне, указав при этом другое место в тексте «Слова…», где Боян уподобляется «соловью, скачущему по мыслену древу». Соответствие такому образу он находил в словах исландского скальда Эгиля Скаллагриммсона, ходившего в набеги на берега Балтийского моря и оставившего после себя большое литературное наследство. «Из храма слов вырастает у меня древо песен, покрытое листвою славы», — приводил Шарыпкин в качестве примера слова Эгиля и заключал, что «в хвалебных песнях Бояна скальдические приёмы и образы составляли прочную стилистическую основу».
Конечно, то был не вывод, а постулат. Основательно в изучение «Слова…»Д.М. Шарыпкин не вдавался, тем более не пытался вычленить из него тексты Бояна. Вряд ли он глубоко интересовался исторической действительностью Руси XI века, иначе, подтверждая свои предположения и примеры, не преминул бы заметить возможность прямого скандинавского влияния при дворе Ярослава Мудрого. Ведь следуя скандинавским источникам, с которыми согласны советские историки, Ярослав Мудрый был женат на шведской принцессе Ингигерд, дочери Олава Скотконунга, которой посвящено немало страниц в «Круге Земном» Снорри Стурлусона.
По сведениям Снорри Стурлусона, у Ярицлейва и Ингигерд было только три сына, которых звали Вальдамар, Виссивальд и Хольти Смелый. Вальдамара обычно отождествляют с Владимиром Ярославичем, княжившим в Новгороде с 1037 по 1052 год. Виссивальда — с Всеволодом Ярославичем, отцом Владимира Мономаха. По-видимому, под Хольти Смелым следует понимать Святослава Ярославича, выделявшегося среди братьев именно личной храбростью. В таком случае указание на его скандинавское имя заставляет думать, что именно Святослав унаследовал скандинавские традиции родительской семьи, повлиявшие не только на рисунок капителей черниговских храмов, но и на творчество Бояна.