Перевод «толковин» как «союзников» открывал возможность нового объяснения поэтического образа: жемчуг, просыпающийся на грудь великого князя после его смерти из опустошённых колчанов — «тулы» — языческих союзников, стал указанием горя, которое принесёт их грядущая измена.
Сложности оказались и в истолковании «синего вина», смешанного с каким-то «трудом». Может быть, с «рудьмъ», то есть с кровью? В.Н. Перетц полагал, что в тексте использована евангельская парафраза: «Дашя ему пити оцть с зълчью смешен». «Трудъ» переводили как горе: в Псалтири слово это означало гной. И хотя объяснение Перетца не нашло поддержки, мне казалось, что он подошёл близко к истине. Ведь «синее вино» — это виноградный уксус, прокисшее красное вино. Только «трудъ» — не жёлчь, не горе, а губка. Вся же фраза означает обмывание покойника уксусом с помощью губки, откуда и дальнейшее «негуют мя», то есть обтирают, омывают.
Теперь можно посмотреть на начало вещего сна в пояснительном переводе. Вот что видел Святослав и о чём рассказал боярам:
Этой ночью, с вечера, меня покрывали погребальной пеленой (паполома) на смертном одре (кровать тесовая); омывали меня уксусом, черпая его губкой; из опустевших колчанов (7, 194) неверных (языческих и изменивших) союзников сыпался мне на грудь крупный жемчуг, предвещая мне и по смерти горе, и убирали меня…
Не знаю, насколько подобное толкование убедительно, но единственное, что мне приходит в голову в связи с этой картиной, — неудачная операция над опухолью Святослава Ярославича («резания желъве»), от которой он и умер. Смерть Святослава Боян никак не мог обойти! Больше того, именно она должна была стать тем узловым моментом поэмы, от которого расходились судьбы сыновей великого князя, воспетых поэтом XI века. Именно Святослав должен был увидеть перед смертью признаки бед и сказать своё «золотое слово» о наступающих для Русской земли годах усобиц и «котор». Однако не будем забывать, что эти строки — всего лишь начало сна.
Зная законы построения вещих снов в северных сагах, их внутреннюю логику, можно ожидать, что в дальнейших строках сна Святослава будут упомянуты события, связанные с судьбой семьи и наследников великого князя. Действительно, уже следующая фраза вводит нас в златоверхий великокняжеский терем, однако находим мы там не людей, как ожидали, а какие-то «доски», причём ещё «без кнеса».
«Какие же „доски“ оказываются „без кнеса“, причём не „на“, а „в“ тереме златоверхом?» — в тоскливом недоумении спрашивал своих читателей и коллег знаток древнерусского языка и его лексики П.Я. Чёрных. «Зачем эти доски вообще в пророческом сне? — всегда хотелось добавить мне к этому. — Да и есть ли они, эти доски, на самом деле?»
Кстати сказать, мне кажется, на «доски» обратил внимание только П.Я. Чёрных. Остальным слово представлялось безупречным. А вот что касается «кнеса», то тут при всём единодушии его толкований как князёк, охлупень, конёк оставалась какая-то ощутимая неловкость. Вроде бы всё так, а подтверждения нет! Где доски? Конечно же на крыше. Почему они без «князька-конька»? Потому что князь умер, крышу поднимали… Крышу? Ну да, чтобы вынести покойника. Сами знаете, если человек трудно умирает или он колдун, у его избы надо обязательно матицу приподнять, чтобы душа легче с телом рассталась. А с князьями этого просто ритуал требовал. Вот например, когда умер Владимир I Святой, чтобы вынести его тело из помещения, «между двема клетми» разобрали «помост», и покойника опустили в сени сверху «на ужах»…
Верно. Так всё и было. Только тело Владимира опускали вниз, а не поднимали вверх на крышу!
В «Саге об Эгиле» похороны отца героя, Скаллагримма, очень похожи на похороны Владимира. Скаллагримм спрятал куда-то свои сокровища и к полночи вернулся домой. Он вошёл в свою каморку и лёг на постель, а наутро, когда встали домашние, сидел мёртвый, прислонясь к центральному столбу, и так закоченел, что его не могли разогнуть. Об этом сообщили Эгилю, который тотчас же оделся, взял оружие и поехал в Борг. Он разогнул труп отца, положил его на скамью и сделал всё, что полагалось, — закрыл глаза и ноздри. Потом он приказал ломами проломить южную стену дома. После этого, взяв Скаллагримма за руки и за ноги, Эгиль с людьми вынес его через пролом в стене. Не останавливаясь они несли его до моря и там на ночь разбили над ним шатёр. На следующее утро в прилив Скаллагримма внесли на корабль и отплыли к мысу Дигранес. Там насыпали могильный холм, в который положили Скаллагримма, его оружие, коня и кузнечные орудия.