Море в «Слове…» — очередная загадка. В поэме, действие которой происходит в степи, за сотни километров от морских берегов, море оказывается упомянутым… тринадцать раз!
К морю стремятся князья-соколы, с моря идут тучи, с моря веют стрелами ветры, лебедиными крылами плещет на синем море Дева-Обида; на берегу синего моря поют готские девы, Ярославна просит вернуть ей ладу, «а бых не слала к нему слез на море рано», через море до Киева доносятся голоса девиц, поющих на Дунае… К морю стремят свой полёт «бусовы враны», но даже несчастного Кобяка и того исторгают в гридницу Святослава «из луку моря», хотя известно, что пленён он у южного Лукомля. Случайно ли это?
Но море морю рознь. Из перечисленных тринадцати случаев шесть указывают на море как на сторону света (юг), три можно истолковать, как поэтический образ («восплескала лебедиными крылы на синем море», «лелеючи корабли на сине море», «вьются голоси через море до Киева»), одно — явной опиской («луку моря» вместо «Лукомъля»), и только три оставшихся связаны по своему содержанию с морем как с обстоятельством или местом действия («и в море погрузиста», «на брезе синему морю», «прысну море полунощи…»).
Последние три примера приходятся не просто на текст Бояна. Они оказываются связанными непосредственно с судьбой Олега, по меньшей мере два первых, соответствующих факту подкупа и отправки его за море. А третий, последний?
Сколько я в него не всматривался, я не мог найти в нём ни смыслового, ни ритмического соответствия продолжению, повествующему о бегстве Игоря из плена. Если бог и «кажет» путь на Русскую землю, то не Игорю, тем более «к отню злату столу», которого у него никогда не было. И это не всё. Заимствование текста Бояна и переработка второй части строфы привели автора «Слова…» к фактической ошибке, которую не смогли объяснить натуралисты. Суть её в том, что при традиционном толковании текста «идут смерчи в туманах» или «в облаках» приходится выбирать одно из двух: или «мьгла» — не туман, или (7, 204) «сморци» — не смерчи, поскольку подобного сочетания в природе быть не может. Автор «Слова…», далёкий от моря, этого не знал.
Между тем Боян, как мне казалось, вложил в эти стихи совсем иной смысл, отнюдь не противоречащий явлениям природы и её законам.
Я не настаиваю на безусловности предлагаемого мной толкования. Это всего лишь предположение. но оно представляется мне правдоподобным, тем более что здесь в тексте не надо ни заменять буквы, ни менять что-либо местами.
Дело в том, что наряду со словом «сморчь» (смерч), отмеченным в древнерусской письменности, существует схожее слово «смречь» — кедр. Если вспомнить, что в низовьях рек Северного Причерноморья до сих пор бытует судно, именуемое дубок — память о тех долблёных челнах, чайках запорожских казаков, на которых древние русы ходили под стены Царьграда, — то по аналогии можно предположить существование древнерусского термин «сморци» или «смерци», обозначавшего парусно-вёсельные суда, на которых Олег Святославич мог возвратиться из Византии. Указание морского «пути на землю Русскую» в подобной ситуации могло относиться только к нему.
Загадочную фразу, таким образом, можно с достаточным вероятием перевести так: «Разыгралось к полуночи море, идут во тьме (в тумане) суда». Подобное истолкование отвечает и смыслу и метрике отрывка, в котором цезура следует за словом «полунощи», а не предшествует ему.
Наконец, эта «туманная» осенняя ситуация хорошо согласуется с переломом внешнеполитической обстановки на Средиземном море для Византии как раз осенью 1083 года. Ну а если Олег Святославич и впрямь был женат на Феофании Музалон, то проход через проливы был ему облегчён, даже если он и бежал из Византии.
И тут я неожиданно для себя понял, что догадка даёт мне возможность сделать ещё один шаг — попытаться определить время, когда Бояном была написана поэма о борьбе Святославичей за отцовское наследство. Для этого следовало представить её содержание, а главное — завершение. Наиболее достоверными строками Бояна, указывающими на заключительную часть его поэмы, мне представлялись строки о «сморцах», идущих по морю на Русь. Изложение событий, таким образом, заканчивалось не поражением Святославичей, как это можно было ожидать, не ссылкой Олега в Царьград, а его возвращением на землю Русскую в конце 1083 года, почему и были «страны рады, грады веселы».
Но — Ярославна? Но Путивль? Как обойти эту жемчужину жемчужин древней русской поэзии, как объяснить её, кому отдать её авторство и какую Ярославну здесь видеть? Или, может быть, Путивль и есть тот ближайший Тмуторокан, отчина Святославичей? А Ярославна в плаче которой так много архаизмов, пришедших из эпохи Бояна, — жена Олега, дождавшаяся его на своей Итаке, наша древнерусская Пенелопа? Не знаю и до сих пор боюсь коснуться этой святая святых нашей поэзии, хотя и хочется приподнять покров тайны, чтобы услышать чистый, не искажённый временем голос…