Пенелопа дождалась своего Одиссея. Ярославна — своего Игоря. Дожидался ли кто-нибудь Олега Святославича, снова взявшего под свою руку Тмуторокан? Или, женившись на греческой аристократке, возведённый императором в сан «архонта Матрахи, Зихии и всей Хазарии», умудрённый опытом жизни, сражениями, укрепивший свои позиции в Византии, даже — а почему бы и нет? — облечённый какими-то полномочиями, он вскоре по возвращении отправился в Киев, чтобы урегулировать свои отношения с великим киевским князем Всеволодом Ярославичем? Насколько переговоры были успешны, можно видеть из того, что при жизни Всеволода, в течение десяти лет, никто не покушается на Тмуторокан, в свою очередь и Олег не пытается отвоевать Чернигов. Под стенами этого города он появляется с половцами только на следующий год после смерти Всеволода Ярославича — и изгоняет Владимира Мономаха в Переяславль.
Поскольку никаких других фактов биографии Олега сохранившиеся в «Слове…» тексты Бояна не содержат, можно думать, что окончательное завершение его поэмы приходится на конец 1084 или начало 1085 года, после вероятного приезда Олега в Киев и безусловного примирения с Всеволодом. Да и сам жанр героической поэмы допускает лишь два исхода — либо гибель героя, либо благополучное завершение его одиссеи. Если гибель Романа могла соответствовать первому варианту (7, 205) концовки, то возвращение Олега на родину неминуемо должно было вызвать к жизни её второй вариант.
Таким образом, 1085 год может с достаточным основанием считаться датой рождения древнейшего из достоверно известных нам художественных произведений светской литературы древней Руси. Имя его автора — Бояна — не вызывает сомнений, а сам текст сохранился в достаточно больших отрывках, чтобы дать представление не только о содержании целого, но и о стилистике, метрике, поэтической образности, строфике и всем прочем, в том числе и о времени написания — девятьсот лет назад.
От Бояна, от его поэм должны мы вести отсчёт своих литературных юбилеев!
15
…В сухие, солнечные, уже холодеющие последние дни сентября я бродил по детинцу древнего Чернигова.
В ржавом золоте стояли деревья. Под ногами шуршали листья, лёгкий ветерок шевелил их на дорожках. Лопались с лёгким треском шипастые оболочки каштанов, и по земле катились коричневые маслянисто-глянцевые плоды. Сверху — с петровских редутов, с крутого берега и оплывших, едва заметных теперь древних валов — открывалась осенняя лента Десны с катерами, лодками, речными трамвайчиками, городским пляжем и песчаными отмелями, с рощами, лугами и стогами на широкой пойме.
Прямая, проложенная словно по линейке, уходила в туманную даль под раскидистыми двухсотлетними вётлами дорога на Киев. Другая дорога изгибалась, ныряла вниз возле Елецкого монастыря, взбиралась на Болдины горы с их знаменитыми курганами, Троицким монастырём, пещерами схимников, начало которым в подражание Киево-Печерскому монастырю и его основателю Антонию положил один из сыновей Олега Святославича, и пропадала среди холмов.
Воздух по утрам был пронзительно свеж. Налетая из-за реки в город, пробегая по скверам и паркам, вырываясь на новые прямые улицы, он тянул за собой струйки едкого дыма от тлеющих куч палых листьев, словно бы напоминая, что почти девятьсот лет назад, в такие же осенние дни горел черниговский посад, «окольный город», подожжённый Владимиром Мономахом, а за дальними синеющими лесами неумолимо сближались войска Ярославичей и Святославичей…
Сколько раз я собирался сюда попасть, походить по этой русской земле, увидеть Чернигов, Киев, Новгород-Северский, прикоснуться к остаткам южной, изначальной Руси — Руси домонгольской, представление о которой до этого было только умозрительным.
Привыкнув к тесным, темноватым, приземистым храмам среднерусской полосы, к массивным, тяжёлым и громоздким столпам, подпирающим узкие арки сводов, глаз оказывался поражён огромным, пронизанным светом пространством, которое обнимала громада храма, изяществом тонких колонн, несущих на себе галереи хоров, остатками удивительной резьбы по камню, где в бесконечном кружеве линий, чудовищ, человеческих лиц, птиц и зверей были скрыты христианские символы. То была память о ещё большей древности, память о Восточной и Северной языческой Европе, шедшей некогда своим путём развития, к своим идеалам, к своей культуре, не подозревая о яростных спорах схоластов о двойственной или тройственной природе божества, о духе и плоти, которых следовало разделять, о боязни человеческого тела и о многом другом, что оказалось тяжелее камня и губительнее, чем сталь… Здесь была родина героев «Слова…» — родина Святослава Ярославича и его сыновей, а вместе с тем и земля Бояна, единственного известного нам по имени поэта XI века…