Не так ли произошло и со стихами Бояна, хранившимися в тексте «Слова…», чтобы, поднявшись из его глубин, прорвать пласты незнания, предвзятости, быть однажды замеченными не в чистоте первозданности, а в заплатах поправок, изъянах толкований, в пёстрых пятнах догадок?
Я начинал свои занятия «Словом…», в общем-то, из любопытства, которое раззадорили споры и «которы» в современной науке. Вначале меня занимали не люди, а проблемы. И всё же путь, которым я шёл в науку, всякий раз оказывался «восхождением к человеку». Наложение системы исторических фактов XI века на систему поэтических иносказаний сна Святослава выявило их тождественность, но когда я к этому пришёл, меня уже гораздо больше, чем этот результат, занимала судьба живших некогда людей — Святослава Ярославича, его сыновей, первых издателей и толкователей «Слова…» и, конечно же, Бояна, который стал моим Вергилием на кругах нашей древней истории.
Тмуторокан, загадка Святослава, его сон, «блъванъ», «время бусово», «день Каялы», затмение 1 июля 1079 года, предшествовавшее смерти Романа, слитое потом с затмением 5 мая 1185 года, загадочное «море» в степи… В Чернигове у меня было время бродить, смотреть, сравнивать — и думать. Многое предстало тогда в новом свете.
Вспоминая ступени своих разысканий, я с удивлением замечал, что они всякий раз совпадали с тем или иным местом, вызывавшим нарекания скептиков, с фактами, которые они использовали, чтобы возбудить сомнение в подлинности «Слова…». Видит бог, занимаясь своей работой, я меньше всего думал о скептиках! Но так уж случилось: даже самый их серьёзный постулат — взаимоотношение «Слова…» и летописи, использование автором «Слова…» в своей работе тех или иных летописных сводов — оказалось возможным легко опровергнуть, показав обратное влияние «Слова…» на летопись. Спор был изначально бесплоден, поскольку нельзя приравнивать поэта к писцу-компилятору, подобно пчеле собирающему по слову, по фразе из разных текстов, чтобы создать «своё» произведение.
В самом деле, откуда же тогда обреталось то вдохновение, которым так восхищаются читатели «Слова…» без малого уже двести лет?! Влияние всегда шло одним путём — из поэзии в историческую литературу. Во времена Бояна и автора «Слова…» фраза поэта считалась достовернее свидетельства хрониста. Песни скальдов полагали самым надёжным источником информации.
«То, что говорится в этих песнях, исполнявшихся перед самими правителями или их сыновьями, — писал во вступлении к „Кругу Земному“ Снорри Стурлусон, — мы признаём за вполне достоверные свидетельства. Мы признаём за правду всё, что говорится в этих песнях об их походах или битвах. Ибо, хотя у скальдов в обычае всего больше хвалить того правителя, перед лицом которого они находятся, ни один скальд не решился бы приписать ему такие деяния, о которых все, кто слушает, да и сам правитель знают, что это явная ложь и небылицы. Это было бы насмешкой, а не хвалой».
Что же, если я был прав, рушились все построения скептиков — без споров с ними, обычно бесплодных, без подтягивания доказательств и аргументов, требующих собственной защиты, всегда весьма ненадёжной. Всё это становилось теперь ненужным, потому что не оказывалось самого предмета спора…
Перерабатывая поэму Бояна, автор «Слова…» вряд ли сознавал, что совершает подвиг — спасает от забвения имя и творение своего предшественника. И уж никак не мог он предвидеть, что именно Боян выступит за него ходатаем перед потомками, отметёт нападки скептиков, подтвердит древность и даже время написания «Слова…».
Спор о том, когда именно было написано «Слово…», подогревался расхождением текста с исторической реальностью эпохи похода Игоря и характеристиками действующих лиц. Чтобы нейтрализовать нападки скептиков, защитники «Слова…» вынуждены были эту дату отодвигать всё дальше от 1185 года — сначала в конец XII века, потом в начало XIII и даже ещё позднее, когда в литературе московской Руси появляются сочинения с исторической ретроспекцией, вызванные интересом россиян к своему прошлому. Противоречия сглаживались, но росло недоумение: почему много времени спустя возник интерес к неудачной вылазке третьестепенного князя? Обычные ссылки на «Песнь о Роланде» не помогали: смерть Роланда в Ронсевальском ущелье позволила Карлу восторжествовать (7, 208) над маврами, смысл песни сводился к прославлению христианского рыцарства.