Теперь с помощью Бояна история возникновения знакомого нам текста «Слова о полку Игореве» можно представить себе яснее. Поэма рождалась как отзвук ещё не затихших боёв, в огне пожаров лета 1185 года, когда требовалось, подвигнуть князей на совместные действия, чтобы «закрыть Полю ворота». Первым родился призыв к князьям, чуть позже к нему были присоединены описание похода и битвы Игоря, сон Святослава и плач Ярославны: князья оказались в плену и, несмотря на их вину, надо было вызвать у их «братии» сочувствие к пленникам. И только позднее, осенью, было приписано бегство из плена и апофеоз.
Трудно сказать, кем был автор «Слова…». Да и так ли уж это важно? Главное, что это был писатель — сам князь или отпрыск княжеского рода, первый понявший горестную судьбу Русской земли, раздираемой междоусобицами. Отсюда и этот настойчивый призыв забыть распри и счёты.
Ну а если бы сначала была открыта «Задонщина», а «Слово…» много позднее, лет сто спустя? — думал я. «Задонщину» было с чем сравнивать, происхождение её тёмных мест было видно невооружённым глазом, их смысл раскрывался через «Слово…». Вот почему в «Задонщине» сразу же увидели сплав знакомого и незнакомого. «Слово…» сравнивать было не с чем. Наука о литературной наследственности ещё не была создана, а когда она появилась, различные обстоятельства и более чем вековая традиция уже создали вокруг «Слова…» барьер, исключавший возможность появления сколько-нибудь новых точек зрения…
Чтобы разорвать заколдованный круг, надо было не искать, неизвестного нам и вряд ли определимого сколько-нибудь точно автора «Слова…», а вернуться к его забытому прародителю — Бояну.
Между Бояном и автором «Слова…» не может быть выбора: или — или. Они — рядом, вместе, передающие из рук в руки, как священную чашу Грааля, драгоценный, только ещё распускающийся цветок русской поэзии. Сама поэзия эта похожа на Оранту Софии, плавающую в волнах золотистого света, перед лицом которой встречались русин, чех, скандинав, поморский славянин, грек, половец, болгарин, торок, хазарин, гот, печенег, а может быть, и арабский купец, которому заветы пророка не запрещали посещение христианского храма. И на великое торжище возле Софии на крутых берегах Днепра, куда сходились пути со всех четырёх сторон света, каждый из них приносил что-то своё — товар, мысли, язык, сюжет, аромат, музыку, слово, — чтобы поделиться с другими и, в свою очередь, почерпнуть что-то для себя из общей сокровищницы времён и народов.
Их давно уже нет на свете. Мы никогда не узнаем их имён и судеб. Но вклад каждого из них, кто жил в то время — я верю! — необходимой крупицей вошёл в творчество Бояна, а через него в «Слово…», чтобы позднее перейти в «Задонщину» и в апокрифы, в «Сказание о Мамаевом побоище» и в повесть о битве 1512 года под Оршей, стать припиской к псковскому Апостолу под пером писца Диомида, вызвать к жизни фантастическое сообщение «Степенной книги» о походе Всеволода Юрьевича суздальского на помощь Игорю — и так до 1800 года, чтобы по-новому войти в нашу сегодняшнюю жизнь, породив споры, догадки, рождённые возникшим интересом к изначальному вопросу сознания: кто мы? что мы? откуда и куда идём?
По следам князя Игоря
Последняя глава «Испытания „Словом…“» была закончена, рукопись ушла в типографию, но знакомого ощущения внутренней свободы от чего-то уже завершённого не возникало. «Слово о полку Игореве» не хотело меня отпускать. И если основные загадки древнерусской поэмы вроде бы получили своё разрешение, я начинал понимать, что тайна притяжения читателей на протяжении веков заключена не в Бояне, не в событиях XI века, через которые мне удалось пройти, а в самом князе Игоре Святославиче, с которым теперь я остался как бы лицом к лицу, так ничего и не поняв в событиях 80-х годов XII века.
В самом деле, ведь между князем Игорем из оперы А.П. Бородина, каким все привыкли его воспринимать, и тем историческим князем Новгорода Северского, которого столь выпукло показал нам в своих последних работах академик Б.А. Рыбаков, суммировав чуть ли не всё, что сделано было его предшественниками, историками и литературоведами, — «дистанция огромного размера»! Что ни говори, какой «романтической дымкой» ни обволакивай этот образ, всё равно выходит, что восхищаемся мы человеком, который хотел ограбить и оскорбить друга (правда, женив потом на его дочери своего сына), «предал интересы Русской земли», погубил войско, «нарушил систему обороны», позволил половцам безнаказанно разорить несколько княжеств, в том числе и своё собственное…