Выяснив эти обстоятельства, я мог вернуться к событиям 1185 года, чтобы взглянуть на них сквозь призму воззвания к князьям. И тут сразу поразило одно обстоятельство: взывая о помощи Игорю в мае-июне 1185 года, автор ни словом не обмолвился о Гзаке и о разорении «Игоревой жизни» в Посемье! Создавалось впечатление, что он не знал об осаде Путивля, о том, что «ворота Полю» следует закрывать именно там, на северо-востоке от Киева… Вся информация о событиях после пленения Игоря, заключённая в «Слове…», ограничивается окрестностями Переяславля: Сула, Римов, раны Владимира Глебовича, а главное — призыв «за раны Игоревы» стрелять Кончака, человека, который освободил Игоря от тягот плена и поместил у себя на правах почётного гостя, «свата», как специально подчёркивает летописная повесть!
Так воспринимать и оценивать события мог только человек, находившийся в Переяславле и лишённый информации о том, что происходило за пределами Переяславльского княжества. И написать так обо всём этом можно было только до подхода к Переяславлю объединённых войск Святослава и Рюрика, которые эвакуировали раненого князя в Киев.
Почему же никому из исследователей, разбиравших язык поэмы, взвешивавших на пристрастных весах суждений проценты симпатий и антипатий автора «Слова…» к тому или иному князю, не приходило в голову, что он мог находится в самой гуще событий, но — в стороне от похода Игоря? Потому что смущала не всегда объяснимая география южной Руси, как она отразилась в «Слове…»? Представлялось невероятным, что автор может быть во враждебном Игорю лагере «мономашичей»?
Но вот они, факты.
Чрезвычайно любопытна последовательность обращения к князьям, на что до сих пор никто не обращал внимания. В самом деле, разуверившись в Святославе Всеволодовиче, автор «Слова…» — казалось бы — должен был обратиться к его соправителю, Рюрику Ростиславичу. Но Рюрик занимает здесь только второе место, причём вместе со своим братом, Давыдом Ростиславичем смоленским. На первом же месте мы находим далёкого от Поднепровья владимиро-суздальского князя Всеволода Юрьевича, к которому автор обращается чуть ли не как к великому князю всей Русской земли. Причём обращается не с просьбой о помощи Игорю, а с предложением «прилететь издалеча… отня злата стола поблюсти»!
Некоторые исследователи полагали, что подобное иносказание таит в себе приглашение Всеволоду занять киевский престол. Но о Киеве здесь ничего не сказано. «Отчий стол» для Всеволода находился в Переяславле южном, где сидел его племянник Владимир Глебович, в данный момент изнемогавший под ранами, полученными им на поединке с Кончаком. Стоит подчеркнуть, что в ряду владимиро-суздальских князей, на протяжении XII века боровшихся за владения в южной Руси, Всеволод был первым, кто перенёс свои интересны на междуречье Оки и Волги, отказавшись от переяславльской вотчины. И всё же автор обращения, как видно, по-прежнему считал его своим великим князем. Имел ли он для этого достаточно оснований? Об этом можно говорить только гадательно, хотя подтверждением такому предположению служит сжатая и образная характеристика положения дел во Владимире-на-Клязьме, проявившаяся в «Слове…» по поводу похода на Волжскую Булгарию и отношений Всеволода с рязанскими князьями.
Так что же, «Слово о полку Игореве» было написано летом 1185 года в Переяславле южном?
Во всяком случае, большая его часть. Ядром, определившим композицию поэмы, как я уже говорил, стал призыв к князьям. Оказавшийся у автора список произведений Бояна дал поэтическую и фактологическую канву для первой части поэмы, вплоть до «пламенного слова». Описание бегства Игоря, воображаемый диалог Кончака и Гзака, как и беседа Игоря с Донцом, построенные по законам театральных диалогов средневековья (а кто может отрицать, что сюжет с Игорем не разыгрывался на театральных подмостках древнерусских городов?!), поездка Игоря в Киев, — всё это присоединялось позднее, не раньше осени 1185 года, когда события жаркого лета на днепровском левобережье подёрнулись дымкой домыслов, став достоянием уже и литературы.
Возможно ли такое объяснение? Мне оно представлялось вероятным, но не исчерпывающим. Сразу возникло много вопросов. Так, например, бои с половцами происходили обыкновенно неподалёку от Переяславля, к их набегам в какой-то мере привыкли. Почему же очередной налёт Кончака вызвал столь страстный призыв «закрыть Полю ворота»? Что произошло? Что привиделось автору поэмы за этой битвой? С другой стороны, каким образом житель Переяславля мог представить северского «ольговича» в ореоле героизма, памятуя о той вражде, которая была у Игоря с переяславльским князем?