Чтобы ответить на эти и другие схожие вопросы, следовало не ограничиваться летописными известиями о походе Игоря, а заглянуть в записи о событиях предшествующих лет, чтобы посмотреть, как складывались между собой отношения персонажей «Слова…».
Уже первый просмотр летописных текстов убеждал, что начинать распутывать клубок противоречий следовало не с апреля-мая 1185 года, а, по крайней мере, с февраля 1183 года, когда возглавив объединённые русские силы, собранные Святославом и Рюриком для возможной акции против половцев, Игорь отказался пустить «наперёд» Владимира Глебовича переяславльского, утверждавшего, что место это принадлежит ему по традиции. Вопрос стоял не о возможности проявить героизм, нет: авангард, вступая в схватку с противником, получил лучшую и самую богатую добычу!
Услышав категорический отказ, переяславльский князь увёл свои полки и в отместку бросился грабить и жечь сёла, принадлежавшие Игорю в Посемье, то есть выполнил ту же программу, которую через два года повторил Гзак.
Как дальше развивался конфликт между русскими князьями, неизвестно: из летописей позднее было изъято всё, что касалось начавшейся усобицы. Сообщение о мести Игоря («взял на щит город Глебов», т.е. город, принадлежавший Глебу Юрьевичу, каким был Переяславль, а вовсе не «город по имени Глебов», как о том обычно пишут) сохранилось только в повести о походе Игоря в Ипатьевской летописи. Между тем этот разгорающийся конфликт между «ольговичем», каким был Игорь, и «мономашичем» хорошо объясняет последующее нежелание Игоря и его братьев участвовать в коллективных набегах русских князей на половцев, в которых заглавную роль начинает играть как раз Владимир Глебович. И с этих же позиций можно понять всё большее сближение Игоря с Кончаком, с которым, как выясняется, он и раньше состоял в тесной дружбе.
Первое совместное выступление Игоря в союзе со степняками в междуусобных бранях русских князей отмечено в Ипатьевской летописи под 1180 годом, когда Игорь и Ярослав были оставлены Святославом Всеволодовичем «с половцы» охранять Чернигов от «мономашичей». В следующем 1181 году Игорь участвовал в военных операциях вместе с Кончаком и Кобяком — сначала против Давида Ростиславича под Дрютеском, потом против Рюрика Ростиславича у Вышгорода, после чего половецкие ханы испросили у Святослава себе в помощь Игоря, чтобы идти вместе к Долобску. Это указание летописи свидетельствует не только о признании ими выдающихся воинских качеств русского князя, но и об их личной приязни. В последовавшей битве союзные войска потерпели поражение: был убит брат Кончака, взяты в плен два его сына, а сам он бежал в Чернигов в одной ладье с Игорем.
Вновь имя Кончака появляется в летописи при описании событий 1185 года, когда произошла ссора Игоря с переяславльским князем.
Почему Игорь был столь категоричен в своём отказе? Не хотел отдавать переяславльскому князю большую часть возможной добычи? Или же — и это представляется мне теперь наиболее вероятным, — он стремился обезопасить своего друга Кончака, потому что речь шла именно о Кончаке, что и было им достигнуто без боя? Летописные тексты, повествующие об этих событиях, неожиданно обрывались, повторяли друг друга, и лишь постепенно я стал понимать, что статьи Ипатьевской летописи за 1183–1185 годы, содержащие описания трёх последовательных выходов половцев к реке Хоролу во время февральской распутицы, представляют собой описания одного и того же события, заимствованные из разных источников и неудачно соединённые друг с другом создателем летописного свода.
Картина вырисовывалась в высшей степени интересная.
На протяжении пяти с лишним лет до похода 1185 года летописи отмечают крепнущую дружбу русского князя с половецким ханом. За это время, как и во времена Святослава Ярославича в XI веке, половцы ни разу не напали на Черниговскую землю, наоборот, неизменно выступали в усобицах на стороне «ольговичей». Со своей стороны, Игорь и его братья или сдерживают воинственные порывы других князей против Кончака, или же прямо отказываются участвовать в таких походах.
Другими словами, в отличие от «мономашичей», «ольговичи» на протяжении более ста лет выступали за мирное сосуществование со степными народами, за дружбу и взаимопомощь, укрепляя свою позиции двусторонними браками.
К этому времени в жилах почти всех русских князей уже текла половецкая кровь, в русский быт прочно вошли многие слова половецких диалектов, а о том, что «исконное противостояние Степи и Руси» явилось домыслом позднейших историков, лучше всего свидетельствует судьба дочери городенского князя Всеволодко Давыдовича, которая после смерти своего первого мужа вместе с малолетним сыном бежала в Степь, чтобы выйти замуж на половецкого хана Башкорда, впоследствии неизменно приходившего на помощь своему пасынку, когда по достижении лет он получил свой законный удел в Руси.