Разница есть, не правда ли?
Вы усвояете мне утверждение, что «Боян был не просто сторонником Святославичей, а тьмутороканским или черниговским поэтом именно Святослава Ярославича, оставшимся на службе у его сыновей» (с.87). Но для чего Вам понадобилось отсечь первую половину этой фразы, в которой сказано, что это мнение не моё, а других историков? (6, 219) Чтобы упрекнуть меня, что я не знаю «всю огромную историческую литературу»? (с.87) Но об этом писали такие учёные, как Н.В. Шляков[40], А.В. Соловьев[41], М.Н. Тихомиров[42], на которых я ссылаюсь. Там же можно найти утверждение, что остатки поэм Бояна открываются не только в «Слове…», но и в «Повести временных лет», например, в описании битвы при Листвене[43].
Да ведь и Вы сами в 1950 г. писали, что «многие… исторические припоминания автора „Слова“, касающиеся событий второй половины XI в., взяты из песен Бояна». И далее: «Автор „Слова“ воспроизводит начало тех песен, которые Боян слагал в честь князей».[44]
Ну, а эти слова: «В пылу своих разоблачений А.Никитин доходит до отрицания вообще древней литературы домонгольского периода», — пишете Вы (с.89) и цитируете текст, где речь идёт о налёте церковности на текстах в результате возросшего влияния церкви в эпоху монгольского ига. Зачем же так? Любой читатель, открыв указанную Вами страницу, чуть ниже может прочесть прямо противоположное Вашему утверждению: «Слово о полку Игореве», отрывок «Слова о погибели Русской земли», «Слово о князьях», «Поучение Владимира Мономаха» — вот они, прекрасные, но ничтожные обрывки некогда великой и безвозвратно погибшей нашей древней литературы! И путь к ней — только через эти обрывки, в которых надо разглядеть полустёртые отпечатки жанровых и стилистических «матриц» домонгольской эпохи, которыми вольно или невольно пользовались их авторы…» (6, 217).
На стр. 92 Вы утверждаете, что исследователи «Слова…» никогда не видели «слоя» Бояна. Но ведь и это не так. Начиная с Н.А. Полевого и Ф.И. Буслаева, вплоть до Б.А. Рыбакова и В.В. Колесова, историки и филологи делали попытки определить и вычленить хранящееся в «Слове…» поэтическое наследие Бояна. Там же Вы пишете, что, якобы, я утверждаю, будто автор «Задонщины» непосредственно пользовался произведением Бояна. Такого утверждения у меня нигде нет. На самом же деле я постоянно подчёркиваю традицию преемственности: от Бояна — к «Слову…» и от «Слова…» — уже к «Задонщине» (7, 208), что ещё раз делает невозможной мысль о фальсификации текста «Слова…» в конце XVIII века.
Это очень важное положение, определяющее место «Слова…» в истории развития древнерусской литературы, тогда как любое объявление его «нетипичным», как то делаете Вы (с.97), открывает простор для самого безудержного скептицизма.
Столь же удивителен Ваш пассаж о Всеславе Полоцком (с.98), где факты опять искажены в нужную для Вас сторону. Мой вопрос, не связан ли упоминаемый в «Повести временных лет» под 1068 годом Всеслав с половцами, касается не текста «Слова…», а того обстоятельства, что вокняжение этого Всеслава в Киеве каким-то образом ликвидировало половецкую опасность. Почему? Потому ли, что этот Всеслав каким-то образом был связан с половцами? Но если Вы поднимаете вопрос о Всеславе «Слова…» и помещаете Тмуторокан «на Чёрном море» (ни в одной летописи такого утверждения нет!), на Тамани, то «рысканье» этого князя через всю половецкую степь, да ещё в момент обострения отношений с половцами, наводит на такие же размышления.
Здесь стоит остановиться ещё на одной особенности Вашей статьи — повторяемом утверждении о моём «неуважении» «почти ко всей предшествующей… науке» (с.82) и о «нелюбви» «к литературоведам и филологам вообще» (с.92). Но для чего Вам это понадобилось? В своей повести я называю около сотни имён исследователей «Слова…», моих предшественников и современников, часто с указанием их трудов, неоднократно возвращаюсь к мысли, как хорошо иметь предшественников (6, 222), а в заключение пишу: «Пожалуй, именно в этих странствиях, знакомясь с мыслями давно умерших людей и с работами своих современников… я до конца ощутил счастье иметь предшественников» (6, 223). Это ли не уважение к их памяти?
Что же до филологии, то и здесь я поспешил объяснить свою позицию в следующих словах: «Привычка иметь дело с реальными предметами, с точными датами событий, рождений и смерти людей, родственные связи и дела которых можно поверять самыми разнообразными способами, мешала мне, обращаясь к филологам, принимать на веру их построения, которые основывались не на фактах, а, по большей части, на остроумных предположениях. Вот почему я начал с исторических реалий, упомянутых в поэме, и с её действующих лиц» (6, 212). Это ли, по Вашему, не любовь? Если же Вы возьмёте на себя труд сосчитать, на работы скольких филологов я ссылаюсь, картина получится ещё более разительная.
[41]
Соловьёв А.В. Политический кругозор автора «Слова о полку Игореве». ИЗ, т. 25, 1948, с.87 и 90.
[42]
Тихомиров М.Н. Боян и Троянова земля. В кн.: «Слово о полку Игореве». Сб. исследований и статей. М.-Л., 1950, с.175–187.
[44]
Лихачёв Д.С. Комментарий исторический и географический. В кн.: «Слово о полку Игореве». М.-Л., Изд. АН СССР, 1950, с.376.