«19.11.41. Три дня ничего не ели толком. Меня охватила слабость. Сейчас еле нахожу силы писать».
«20.11.41. Сегодня тетушка нашла на Невском дохлую кошечку. Принесла домой, чтобы сварить. Кушать очень хотелось. Но все категорически отказывались. Когда сварила, все скушали с аппетитом: было очень вкусно. В квартире целый день полумрак, очень холодно. Светомаскировка примерзла к окнам – не оторвать. Двери в квартире не закрываем, нет сил. В городе идет большое воровство. Как нас не обокрали?»
«25.11.41. Сегодня лучше себя чувствую. Надеюсь, скоро совсем встану на ноги».
«26.11.41. Среди ночи почувствовали, что задыхаемся от дыма. Вся квартира была в дыму. Было очень жутко. Тетушка выбежала и стала стучать соседям и нечаянно захлопнула дверь в квартиру. Соседи стучатся – не могут зайти к нам. А мы в дыму задыхаемся. Голова кружится, и не можем открыть дверь. Пламя уже вырывается из кухни. Я не могу встать с кровати, еще слишком слабые ноги. Нас спас мой двоюродный братик, он еще совсем маленький, но уже герой, у него хватило сил разбить окно… Живы…»
Глава 6
Зима
Зима выдалась невероятно суровая и жуткая. Для всех людей это было испытанием. Страшным, сильным, первым и самым тяжелым. Благодаря тому, что тетушка всегда заранее запасалась дровами, некоторое время никто не мерз, но продлилось это недолго. Таисия Петровна всегда считала, что следует надеяться на лучшее, а вот готовиться – к худшему. В этой женщине сочетался удивительно сильный дух и неиссякаемый оптимизм, а еще такая уникальная и своеобразная черта – ее никак нельзя было ослушаться, поэтому если она хотела, чтобы все наполнились оптимистическим настроем, то все мгновенно выполняли ее приказ, независимо от того, были ли силы, желание.
«15.12.41. Дрова были в подвале под лестницей, а когда они закончились, ничего не оставалось, как жечь мебель. Вскоре из-за сильного мороза замерзли и полопались все трубы, не стало воды. Поэтому все за водой ходили на Неву. Это очень далеко, особенно когда идешь по морозу. Мы ходили от Пятой Красноармейской, по Измайловскому, по проспекту Майорова до Невы, а у моста Лейтенанта Шмидта спускались на лед, шли к проруби. Обратно домой воду везли на санках. К счастью, таких «прогулок» было немного, водовод починили и дали воду. Сейчас вода уже есть. И как же мы рады ее появлению! Такое счастье…»
Маша с каждым днем начинала осознавать всю важность своего дневника. Она просто верила, что это должно будет помочь позже. Как-то точно поможет. Изо всех сил она старалась записывать как можно чаще, но время выдавалось не всегда. Люди занимались выживанием, да и писать на голодный желудок хоть что-то стоящее – достаточно трудное испытание.
«17.12.41. В очередь за хлебом вставали в пять-шесть утра, и никак нельзя было проспать, если хочешь сегодня покушать. Дядя Рудя, умирая, просил кусочек хлеба, плакал и кричал, что он еще так нужен государству, что так много знает и умеет. Он работал инженером на заводе, был на казарменном положении, и его привезли с завода к нам домой. Но он не дождался, когда тетя Зина, его жена, принесет хлеб. Умер. Так случилась первая смерть в нашей семье от голода. Тетя Зина с моей тетушкой отвезли его на приемный пункт, на Двенадцатую Красноармейскую. Это был приемный пункт – сюда свозили умерших с улиц и из домов. Складывали мертвых подобно тому, как складывают дрова, кто был одет, кто-то раздет, кто-то – завернут в простыню, были и просто голые. Жуть! Была я там только один раз… Надеюсь, что больше там никогда не появлюсь. Закончись сейчас же война, я и все остальные будем еще очень-очень долго отходить от увиденного и пережитого за все это время. Сейчас очень тяжело не тронуться головой…»
«19.12.41. Помню, в начале ноября с передовой за зимними вещами приехал мой двоюродный брат, его мобилизовали в первые дни войны, служил он где-то у финской границы. И уже в ночь с девятого на десятое декабря 1941 года он погиб, но об этом мы узнали уже позже, получив похоронку. Я знала этого человека очень мало, но ту трагедию мне не описать словами. Мне казалось, что не стало части меня…» – написала девушка и, свернувшись в клубочек, задыхаясь от подкатившего к горлу комка обиды, громко зарыдала. Тетушка не смогла сдержать слез, и, присев на край скрипящей кровати и обняв Машу, зарыдала.
«21.12.41.Сегодня к нам зашла знакомая моей тетушки, она работала врачом. И рассказала нам, что стало поступать очень много истощенных больных, и вот пришлось переключиться на работу врача-терапевта. Рассказывает, что принимает не людей, а живых скелетов, обтянутых сухой, ужасного цвета кожей. Сознание у них неясное, какая-то тупость и придурковатость. И полное отсутствие сил. Сегодня она такого приняла, он пришел на собственных ногах, а через два часа умер. И в городе очень много людей умирает от голода. Недавно и ее приятельница-врач хоронила своего отца, также умершего от истощения. Она рассказывает, что на кладбище и вокруг него делаются страшные вещи – все везут и везут мертвецов. В чем попало, большинство – без гробов, просто привязаны к саночкам. Тут же возле кладбища их сваливают прямо в снег, так как некому копать могилы, а у самих сил нет. Для военных роют на кладбищах братские могилы, а гражданское население устраивается, как может, или, вернее, никак не устраивается. Вот такие страшные вещи происходят. К слову, эта тетушкина приятельница никогда о нас не забывала, и бывало, что зайдет раз в недельку и принесет немного картошечки, немного хлебушка. Сама недоедала, а о нас не забывала. Очень хороший, большой души человек».
«25.12.41. По вечерам у нас в комнате так холодно, что писать просто невозможно. Особых новостей за последнюю неделю нет. Все ждем, когда будет прорвана блокада Ленинграда, и тогда нам, наверное, станет легче жить. А пока – холодно и очень часто темно. Одеваемся как можно теплее: по три кофточки, по две пары трико, суконное платье, халат, а сверху – ватник и большущие валенки. А на ночь, разумеется, даже не раздеваемся, чтобы не замерзнуть насмерть во сне. Но все же мы живем лучше, чем многие в Ленинграде, потому что у тетушкиной приятельницы-врача есть связи и она нам очень помогает. Теперь даже один раз в неделю можно было искупаться – это такое счастье. Да, одна приятная новость все же есть: в городе гражданскому населению прибавили хлеба. Служащие и иждивенцы получают теперь 200 граммов в день, а рабочие – 350».
«26.12.41. Я за эту неделю днем два раза выходила гулять по 45 минут с тетушкой. Хорошо погулять, когда не стреляют! Но картины, которые видишь по дороге, не очень радуют глаз: медленно бродят закутанные люди, трамваи почти не ходят. Говорю “почти”, потому что нет-нет да и неожиданно и в неожиданном месте пойдет неожиданный трамвай. Почти постоянно видишь, как на саночках везут покойников в гробах и без гробов. То тут, то там разбирают деревянные лари, заборы и уносят доски для топлива. Цифры ежедневной смертности по Ленинграду ужасающие – от трех до семи тысяч…»
«28.12.41. Совсем скоро наступит новый одна тысяча девятьсот сорок второй год – как много надежды в этих словах! Надежды на спасение, надежды на жизнь и ее продолжение в более мирном мире».
«30.12.41. Ну вот, завтра будем встречать Новый год. Неважно, как встречать, а важно, каким он будет. Будем надеяться, что лучше 1941-го…»
«04.01.42. Сегодня пришла радостная новость. Так как я уже вполне хорошо себя чувствую, в отличие от начала зимы. Все благодаря помощи со стороны подруги тетушки, которая буквально спасала нас от голодной смерти. Так вот, сегодня эта спасшая нас женщина зашла к нам в гости и предложила работу. Она хочет взять меня в помощницы, теперь я смогу помочь своей семье. К тому же тетушка простудилась и ей сейчас очень нужна помощь».
«06.01.42. Сегодня первый день работы. Мне быстро все объяснили; ничего страшного, в общем-то, и не было, кроме ужасно истощенных больных. Только сейчас я смогла представить, что нам тогда рассказывала подруга тетушки. Только сейчас пережить и все».