— Шутки шутками, а уж они со мной расправятся, — дрожащим голосом говорил Тихомиров. — Подумайте, ведь они узнали уже, что Долинский это я…
Русанов рассказывал, что Тихомиров буквально голову потерял от страха.
Но вот 4 мая явился к Лаврову и сам Тихомиров. Нервно размахивая руками, рассказал, что сегодня он был вызван повесткой к комиссару полиции. Комиссар ясно дал ему понять, что его дальнейшее пребывание в Париже нежелательно. Хотя высылка за пределы страны ему не угрожает. Но неужели придется покинуть Париж? Тихомиров умолял Лаврова обратиться с просьбой к Клемансо: пусть выступит в защиту его, Тихомирова, на страницах своей газеты.
Да, дело принимало весьма неприятный оборот. Лавров согласился пойти вместе с Тихомировым к Клемансо для серьезного разговора.
Днем 5 мая они вдвоем поехали на извозчике на улицу Фобур-Монмартр, где находилась редакция «Justice». Клемансо они не застали; им было сказано, что его ждут в редакции только часам к шести. Вышли на улицу, свернули на бульвар Монмартр, нашли свободную скамейку, сели, и Лавров принялся излагать Тихомирову, что именно следует, на его взгляд, сказать при встрече с Клемансо. Тихомиров попросил Петра Лавровича взять этот разговор на себя — ведь он, Тихомиров, в разговоре по-французски с трудом подбирает нужные выражения.
К шести часам вернулись в редакцию газеты. Разговор с Клемансо оказался коротким — занял всего четверть часа. Лавров объяснил, что вот господин Тихомиров, представитель «Народной воли» за границей, ныне имеет основания опасаться, что парнасская полиция вошла в сговор с петербургской и это может позволить агентам царского правительства похитить его и вывезти в Россию, где его ждет расправа. Царское правительство завело в Париже целую полицейскую организацию. Если бы французское правительство попыталось создать свой полицейский сыск в Петербурге, там этого не допустили бы ни за что. Так почему же подобное допускается в Париже? Стоило бы поставить на страницах газеты этот вопрос… К тому, что сказал Лавров, Тихомиров добавил несколько бессвязных фраз, при этом глаза его дергались больше обычного, он лепетал «мсье Клемансо, мсье Клемансо» и впечатление производил самое тягостное.
G нескрываемым изумлением глядя на Тихомирова, Клемансо ответил, что опасения напрасны, ни о каком его похищении в Париже не может быть и речи.
Лавров испытал чувство крайней неловкости, он готов был провалиться сквозь землю от стыда за столь жалкое поведение этого, с позволения сказать, революционера. Когда Тихомиров раскланялся, Лавров сказал, что ему надо на минуту задержаться… И, оставшись наедине с Клемансо, попытался сгладить впечатление. Сказал, что последнее время из-за тяжелой болезни ребенка нервы у Тихомирова расшатались…
Несколько дней спустя один из близких приятелей Клемансо рассказал Лаврову об удручающем впечатлении, какое произвел Тихомиров. «Я, признаюсь, ожидал встретить человека вроде наших знаменитых террористов великой революции, — говорил Клемансо. — Представьте же себе мое печальное разочарование, когда вместо Дантона или Робеспьера я увидел человека вне себя от страха, с прыгающими по сторонам глазами…»
Никаких статей в его защиту Клемансо печатать не стал. И никто Тихомирова не похитил, полиция не изгоняла его силой из города. Но он еще более замкнулся в себе.
Сын его медленно выздоравливал. В конце мая, в первый раз после того, как мальчик заболел, Тихомиров вышел с ним на дому и гулял в парке Монсури.
Наступило лето. Лавров, как всегда, выезжать из города не собирался. Надо было подготовить 5-й помер «Вестника Народной воли», в этот номер он дал статью «Старые вопросы (Учение графа Л.Н. Толстого)» и статьи, посвященные памяти Ткачева и Варвары Николаевны Никитиной. Написал и также решил напечатать в «Вестнике» открытое письмо «Товарищам «Народной воли»: «…Русским социалистам-революционерам не дозволительно ни положить оружие, ни выжидать удобной минуты для своей организации, ни рассчитывать на инициативу других элементов русского общества. Они должны всегда готовиться и готовить других к минуте, которую может принести история…»
Еще осенью минувшего 1885 года появился в Париже народоволец, бежавший из тюрьмы в Харькове, — бывший студент Харьковского ветеринарного института Алексей Макаревский.