Лавров написал ответную статью, где, между прочим, задавал вопрос: «Неужели в наше время развитый мыслитель может отождествлять справедливость с исполнением буквы закона?» И дальше: «Идеал справедливости всегда заключался в том, чтобы обращаться с другими по их достоинству…» Каждому по достоинству — вот в чем справедливость!
Мысль эту он продолжал развивать в другой статье — «Современные учения о нравственности и ее история». Если в нравственном развитии мы видим достоинство человека, то обязаны уважать достоинство других так ж как собственное: «Оскорбление чужого достоинства ест оскорбление нашего достоинства». Наконец: «Безнравственно оставаться безучастным зрителем несправедливости, когда борьба за справедливость возможна».
Обе последних статьи он отправил в «Отечественные записки». Его известили, что статьи приняты и будут напечатаны. Кроме того, можно попытаться выпустить его «Исторические письма» в Петербурге отдельным изданием, также под псевдонимом П. Миртов.
Он воодушевился и сразу принялся перерабатывать их для этого издания. Обновленный рукописный текст пересылал в Вологду, там за его переписку взялись трое семинаристов — те самые юноши, что приходили к нему знакомиться в день его прибытия в ссылку…
В газетах появилось ужасное сообщение: в Москве, в пруду парка Петровской академии, был найден труп с простреленной головой, на его шее был замотан красный шарф, к концам которого были привязаны два кирпича. После этого, по обвинению в убийстве, полиция арестовала московских друзей Сергея Нечаева. Сам же Нечаев, вернувшийся из-за границы еще в сентябре, снова скрылся за границу. И вот 4 декабря в Петербурге был арестован — и, как это ни поразительно, по тому же делу — Михаил Негрескул! Тот, кто разоблачал Нечаева перед его приверженцами! Но почему, почему?..
Можно было себе представить, каким ударом оказался арест мужа для Мани, тем более, что она ждала ребенка… Ну и, конечно, устройство побега Петра Лавровича из ссылки откладывалось на неопределенный срок.
В январе 1870 года Маня благополучно родила сына. А муж ее сидел в крепости, и неизвестно было, что его ждет…
В том же месяце «Санкт-Петербургские ведомости» кратко сообщили: в Париже умер Александр Иванович Герцен. Лавров был глубоко опечален: он так мечтал о встрече с Герценом, и вот теперь ей уже не суждено состояться.
Вечером 13 февраля с крыльца постучались, он вышел в переднюю, открыл дверь. Увидел высокого молодого человека в военной форме, в фуражке, в очках, с небольшими светлыми усами, и холодно спросил, что ему нужно.
Молодой человек сказал, что приехал проведать его по поручению его дочери. Лавров обрадовался, взволновался, пригласил в комнату.
Но едва они сели, как в дверь постучали снова — явились двое местных жителей — просто так, в гости. Приезжий встал и представился им как отставной штабс-капитан Скирмунт. Он здесь проездом, остановился на постоялом дворе и вот решился зайти к господину Лаврову — познакомиться.
У гостей разгорелось любопытство, и отставной штабс-капитан стал непринужденно рассказывать о Петербурге, о загранице, где он недавно побывал. Лавров досадовал на любопытствующих гостей (поскорей бы ушли!), но старался скрыть свое нетерпение. Наконец они раскланялись, выразили горячее желание, чтобы господин Скирмунт их тоже посетил. Он пообещал зайти, но не теперь, на обратном пути… Гости ушли, и тогда он сказал:
— Я не Скирмунт, я Герман Лопатин.
Это имя Лаврову было известно: Негрескул называл Лопатина в числе своих друзей. И сразу этот молодой человек с проницательным взглядом вызвал доверие и симпатию.
— Мне поручено помочь вам бежать, увезти вас отсюда в Петербург. Вы готовы? Когда можете собраться?
— Согласен ехать хоть сию минуту, — ответил Лавров.
Нет, конечно, сразу, сию минуту, уехать было невозможно. В городке заведено было всего три почтовых тройки, нанять одну из них — значило себя выдать: Лаврова знали тут хорошо. Лошадей для проезжающих содержал также один из уездных чиновников, к нему Лавров обращался недели две назад, спрашивал, не даст ли лошадей, если будет такая надобность, но тот уклонился от ответа — струсил, должно быть.
Так что в Кадникове нанимать лошадей нечего было и думать. Решили так: Лопатин завтра вернется в Вологду, там наймет тройку, и тогда послезавтра к вечеру, когда стемнеет, можно будет отправиться в путь.
Да, еще непременно нужно Лопатину в Вологде зайти к семинаристам, забрать у них последние переписанные рукописи Лаврова и расплатиться за работу…