Прислал письмо сын Михаил. Он написал, что теперь, пожалуй, было бы лучше всего, если бы Петр Лаврович взял дочь и ее ребенка в Париж. Такое же мнение высказала в письме к нему Елена Андреевна. Казалось бы, они совершенно правы, но… Сможет ли он дочь и внука содержать? Вот сейчас он получил наконец триста рублей из Петербурга от Елены Андреевны, а когда еще редакция «Отечественных записок» решится выслать ему деньги, заработанные в прошлом году, — неизвестно. «Тяжело мне чувствовать, что я теперь вкушаю самую горькую сторону жизни эмигранта, жизнь подачками, когда я могу и хочу работать», — написал он Елене Андреевне. И как тут ему звать дочь в Париж? «Я счел бы себя вправе призвать к себе молодую женщину лишь тогда, когда бы я мог ей предложить удобные средства к жизни». И неизвестно, как бы здесь повела себя Маня, когда бы узнала, что отец ее фактически женился вторично. «Не имею ни малейшего основания думать, что Маня легко бы оставила кружок друзей и знакомых, с которыми сжилась, для той, довольно одинокой, жизни, которую я веду, и для тех людей, которых я здесь знаю. Она никогда не выражала желания разделить мою участь… Если бы она пожелала приехать ко мне, вопрос был бы иначе поставлен». Это главное. Маня сама не проявила желания приехать к нему. Может быть, потому, что он жил в неспокойном Париже? Но он и не собирался искать для себя за границей более спокойного убежища!
«В настоящую минуту, — написал он Елене Андреевне, — мне тяжело было бы уезжать из Парижа уже и потому, что здесь началось движение, которое имеет громадный интерес. В первый раз на политической сцене не честолюбцы, не болтуны, а люди труда… Существующее в Париже правительство честнее и умнее, чем какое бы то ни было пред этим… Если оно падет, то реакция неизбежна, и тогда, может быть, мне невозможно будет оставаться в Париже. Если оно восторжествует, то едва ли война с Германией не начнется сызнова…» — Что бы ни случилось, он, Лавров, не останется безучастным свидетелем событий.
Вырубова он с осени видел редко. Обладавший некоторыми познаниями в медицине, Вырубов еще в октябре был принят, как врач, в походный лазарет Красного Креста. Хирургических операций он делать не мог, но со всем остальным вполне справлялся, раненых поступало немного. Лазарет разместился в недавно построенных бараках на юго-западной окраине города, на правом берегу Сены, в Пасси.
Как только к власти в Париже пришла Коммуна, главный врач лазарета перебрался в Версаль и оставил Вырубова своим заместителем. Вырубов не намерен был покидать Париж, К Коммуне он отнесся с недоверием, но согласился предоставить лазаретные фуры многочисленному отряду коммунаров, когда они решили идти походом на Версаль, чтобы разгромить ненавистное правительство Тьера.
На рассвете 8 апреля почти шесть тысяч человек выступили из Парижа тремя колоннами. Вырубов с его лазаретными фурами следовал за колонной, которая двигалась к Версалю по дороге через Нейи и Нантерр. «Вид этого странного войска, — рассказывал потом Вырубов, — с военной точки зрения был поразительный: тут не было ни рот, ни батальонов, а густая, пестрая толпа, которая кричала и пела. Многие офицеры были вооружены ружьями, кто мог добыть себе лошадь, ехал верхом… В середине колонны, в изящной коляске, запряженной парой красивых коней… главнокомандующий…» Это был Бержере. До недавнего времени типографский служащий, он вовсе не был военным. Но он отличился при захвате ратуши 18 марта и вот стал одним из генералов Коммуны.
Колонна во главе с Бержере должна была на пути к Версалю обогнуть выстроенный на холме форт Мон-Валерьен.
«Как только мы подошли, — рассказывал потом Вырубов, — к тому месту, где дорога, поворачивая под прямым углом, образует полукруглую обширную площадку, с бруствера Мон-Валерьен, до которого не было и версты, послышался выстрел, зашипела граната и разорвалась в самой середине этой движущейся массы; за ней через короткие интервалы посыпались другие… С криками «измена!» весь наступавший отряд пустился бежать, одни — по направлению к Версалю, другие — назад, в Париж. Не прошло и получаса, как на площадке осталась только коляска «генерала» с убитыми лошадьми, двое-трое убитых и несколько раненых, покинутое орудие, почему-то снятое с передка, да мы с нашими лазаретными фурами… Крепость продолжала стрелять по беглецам».