Об этом он несколько сердито написал в ответном письме и отправил его па венский адрес. И уже думал, что Михайловский больше не откликнется, когда пришло второе письмо:
«Опять запаздываю ответом, многоуважаемый Петр Лаврович, потому что уезжал на несколько дней из Вены и Ваше письмо пришло без меня.
Между нами вышло маленькое недоразумение. Говоря, что заграничный журнал, и особенно теперь, должен быть блестящим или его вовсе не должно быть, я имел в виду блеск не в специально литературном отношении. Это, конечно, дело второстепенное, хоть и далеко не лишенное значения. Я говорил, что журнал должен быть блестящим по своему внутреннему достоинству. И если он таким не будет, он будет не только не полезен, будет вреден, потому что даст случай порадоваться или поскалить зубы одним и разочароваться Другим.
В этом смысле я и говорил о значении и ценности Вашей репутации. Какие у Вас данные, не считая Вашей высокоуважаемой личности в пользу того, что журнал будет действительно хорош? Наш посредник склонен смотреть на вещи в розовом свете».
Ну, возможно, Криль склонен видеть вещи в розовом свете, но видеть все в черном свете будет ли верней?
Михайловский сомневался, что Лавров найдет сотрудников в России:
«…Надеюсь, Вы не мечтаете направлять на путь истинный правительство. Остаются две цели: место, где можно вволю наплакаться и насмеяться, для одних и повелительное наклонение для других.
Первых Вам придется искать и организовать с большим трудом, потому что готовый человек — писатель — к Вам не пойдет. Я первый не пойду, пока я живу в России. Легко сказать: высказывайте, что в вас накипело, выкрикивайте, что в вас наболело. Как будто человека, к которому пригляделись, не узнают с первого десятка строк и не упрячут в тундры сибирские…
Что касается до повелительного наклонения, то молодежь его очень ждет, и голос Вперед, как бы он ни устроился, если только Вы будете вести его, будет иметь большой вес».
Значит, все-таки признаёт полезность будущего издания — и на том спасибо…
Итак, предстояло собственными силами вести журнал. Без содействия бакунистов — слева, либеральных российских литераторов — справа. Будущих авторов журнала оставалось искать рядом — среди своих молодых сторонников в Цюрихе. Они, конечно, многого дать не смогут, так что придется в основном заполнять журнал самому! Собственными статьями. Но взялся за гуж — не говори» что не дюж.
На улицах Цюриха русские студенты обращали на себя внимание: ходили с папиросами в зубах, одетые нарочито небрежно, в косоворотках и тужурках, в высоких сапогах, в каких, без сомнения, никто из швейцарцев не стал бы ходить по улицам. Девушки были коротко подстрижены, юбки на них — короче, нежели принято, — это был вызов консервативным нравам…
На Платтепнттрассе русские студенты общими усилиями устроили свою кухмистерскую с дешевыми обедами, где обслуживали все по очереди. Сложились и купили в рассрочку (благо потребовался очень небольшой вступительный взнос) деревянный, сильно запущенный дом. В верхнем этаже разместились жилые комнаты, в нижнем — библиотека, читальня, столовая и зал для собраний, где было поставлено пианино.
В этом «русском доме» студенты могли жить по пять-шесть человек в одной комнате и вести шумные споры до глубокой ночи (строгие швейцарские хозяйки в своих домах такого не допускали).
Возле дома был сад с ветвистыми старыми деревьями. Для русских студентов сад сразу стал постоянным местом встреч, особенно по вечерам, когда сходились тут любители хорового пения. Человек двадцать — тридцать собирались в круг, Линев дирижировал, и все пели — увлеченно, чувствуя себя словно бы дома, на родине, — «Вниз по матушке по Волге», «Ах вы сени мои, сени», «Эй, ухнем» или украинские «Виють витры» и «Гречаники».
Для всех желающих Лавров вызвался читать лекции — о роли славян в истории мысли, о роли христианства в истории мысли, об истории мысли вообще. Слушатели собирались заблаговременно в зэле для собраний и пели «Марсельезу» под аккомпанемент пианино. Когда он приходил, пение прекращалось, молодые люди рассаживались, и он вслух излагал свои мысли, говорил час или два. Предложил и начал было читать курс высшей математики, которую в свое время преподавал в Артиллерийской академии. Он убежден был, что математика нужна всем: она приучает логически мыслить, а тот, кто умеет мыслить логически, не станет поступать очертя голову… Но оказалось, что молодежь, захваченную проблемами социальными, увлечь математикой трудно. Тут число его слушателей с каждым разом таяло, и, когда их осталось трое, огорченный лектор сам предложил занятия прекратить.