В зимнее время смеркалось рано. За окном падал мокрый снег. Видно было, как дымят трубы домов, лишь падающий снег очищал воздух от сажи.
Он узнал из письма Лопатина, что тот серьезно простудился, и немедленно ответил: «нахожу весьма скверным, что Вы вздумали хворать. Это к лицу старикам подобным мне, да хилой молодежи вроде новейшего поколения. А Вам недозволительно быть даже нездоровым. Надеюсь, что к получению этого письма Вы исправил этот недосмотр в своей натуре, в которой должны существовать лишь совершенства».
Огорчало не только нездоровье Лопатина — это пройдет! Огорчало, что ради хлеба насущного Лопатин занят ныне почти исключительно переводами с иностранных языков и не находит дела более значительного себе по плечу. «Ваша обязанность, во имя Вашего таланта, Вашего характера, Вашей личности вообще, быть в первых рядах деятелей, — написал ему Лавров. — …Терять время на второстепенные дела, когда есть исторические, — непростительно».
Но и самому некуда было деваться от второстепенных дел.
Вот ныне редакцию «Вперед!» нужда заставляла перебраться в более дешевый дом по соседству, и он опять вспомнил о своей мебели, оставленной в Париже, в квартире на Шоссе д'Антэн. Эта мебель так пригодилась б для нового дома, избавила бы редакцию от дополнительных затрат. Кроме того, с этой мебелью у него были связаны воспоминания об Анне Чаплицкой…
Пришлось письменно просить Лопатина, чтобы зашел на Шоссе д'Антэн к Станкевичу.
Лопатин рассказал в ответном письме, что Станкевич ему заявил: «Дайте мне адрес Петра Лавровича, я сам напишу ему… Он смотрит на дело исключительно со своей стороны и не хочет взглянуть на него с моей Пока мы не столкуемся между собою, я не могу выдать вам ничего». Попросту говоря, он не хотел возвращать мебель. И платить за нее не хотел. «Я вручил ему Ваш адрес (которым он, конечно, никогда не воспользуется) и откланялся, — написал Лопатин. — Мебель Вашу видев: она в превосходном состоянии: ни одного пятнышка ни на столе, ни на зеленой обивке дивана…»
На эту мебель пришлось махнуть рукой.
Никак не удавалось выкроить время, чтобы съездить па другой конец огромного Лондона, в Гринвич, где ныне поселился старый Огарев. Чтобы добраться в омнибусах из Холловэя в Гринвич и вернуться обратно, потратить нужно было несколько часов, а свободных дней у редактора газеты «Вперед!» не было.
Наконец он как-то в субботу выбрался в Гринвич.
Он нашел маленький коттедж с известным ему номером, постучал у входа дверным молотком. Ему открыла незнакомая женщина, с виду лет примерно сорока пяти, и провела в кабинет. Огарев поднялся навстречу, протянул слабую руку. Они уселись в креслах, и Лавров окинул взглядом стены, увешанные портретами, акварельными миниатюрами, дагерротипами. Множество лиц напоминало об ушедшей эпохе, почти никого из них уже не было в живых, и Лавров подумал, как печально жить старику среди этих портретов.
Конечно, висел на стене и портрет Герцена. И вспомнился Лаврову другой портрет Герцена, конфискованный полицией девять лет назад — в его прежнем кабинете с окнами на Фурштатскую…
Огарев сказал, что его почти всегда можно застать дома. Болезнь не позволяет ему надолго отлучаться. Его опекает, спасибо ей, добрая подруга, англичанка, единственный близкий человек — это она открыла дверь, когда Лавров постучался у входа. Ради нее Огарев поселился теперь в Англии.
Вспомнилось, как в прошлом году российские газеты напечатали грозное обращение к девятнадцати подданным империи, незаконно проживающим за границей, в том числе Бакунину, Огареву, Лаврову, Лопатину, Ткачeвy, Смирнову, Сашину. Им официально объявлялось, что в течение шести месяцев они обязаны вернуться, а противном случае пусть пеняют на себя: придется отвечать по всей строгости законов. Но можно было не сомневаться, что если они подчинятся и вернутся, то с ними также церемониться не будут и отправят на жительство куда-нибудь в глушь, под полицейский надзор, Поэтому угрожающий газетный окрик не подействовал…
Лавров сказал, что будет очень рад, если Огарев сочтет для себя возможным сотрудничать в газете «Вперед!». Старый поэт не только согласился, но прямо-таки воспрянул духом. Видно было, что он чрезвычайно утешен таким предложением…
К вечеру Лавров вернулся к себе в Холловэй.
На другой день получил письмо:
«Истинное спасибо Вам за посещение, Лавров. Оно мне снова дает надежды на деятельность. Тотчас после Вашего посещения, кажется, совладал с поэмкой, которую Вам и посылаю. Если думаете, что можно напечатать, напечатайте…