Старик Огарев оставался внимательным читателем газеты «Вперед!» и писал из Гринвича письма: хвалил газету за ее содержание, но ругал передовые статьи за то, что пестрят иностранными словами. Спрашивал: «…нельзя ли почти все иностранные слова, даже слово «эксплуатация» перевести на русский? Иначе оно будет непонятно». Но Лавров не умел перевести слово «эксплуатация» на русский язык.
Из Швейцарии сообщили: 1 июля 1876 года умер старый бунтарь Михаил Александрович Бакунин. Пришло обширное письмо из Берна о его кончине и похоронах. Письмо напечатали. Уважительно помянули человека, отдавшего всю жизнь делу революции, как он его понимал. Неистовый, страстный, он умел воодушевлять, воспламенять молодые души, как мало кто другой…
Не он один обманывался и ждал революцию в России не сегодня завтра. Вот в прошлом году неукротимый Ткачев начал издавать в Женеве газету «Набат». Само ее название говорило о том, что ее издатель верит: пора бить в набат, революции пора начаться. Ткачев выпустил девять номеров газеты и в каждом призывал русский народ к бунту, к восстанию. Десятый номер его друзья выпустили уже без его участия, он, кажется, перебрался И! Женевы в Париж. Дальше выпускать газету сторонникам Ткачева удавалось от случая к случаю — видимо, не было средств… А революция все не начиналась.
Лавров написал и напечатал на страницах «Вперед!», статью «Патологические явления». Печально отметил, что есть в России немало молодых людей, в которых проснулась решимость бороться с существующим злом, но они испытывают горькое разочарование, когда убеждаются, что общество, устроенное по новым началам, «приходится подготовлять с трудом, с известной степенью медленности, при условиях кропотливых и некрасивых. Они ждут, что истина, едва высказанная, разом осветит мир и покорит людей, а рутина жизни, рутина привычек представляет упорное препятствие распространению истины на каждом шагу…»
Когда в редакцию пришло известие, что в Лондон приедет из Петербурга Кулябко-Корецкий, все воспрянули духом, ожидая, что он привезет деньги. Но вот в августе он прибыл — и при нем оказался только собственный кошелек с мелкими серебряными монетами.
— Вы хотите опозорить мое имя! — вспылил Лавров, имея в виду, конечно, не одного Кулябко-Корецкого, а весь петербургский кружок. — Я дождусь, что меня за долги посадят в тюрьму. В Англии на эти случаи законы строги и нашу славянскую безалаберность не признают.
Вскоре все же деньги пришли, как всегда — в обрез, но с долгами расплатились… Кулябко-Корецкий включился в работу редакции.
На последней странице газеты «Вперед!» 1 сентября напечатали объявление: «Получены в редакции два письма на имя Друга. Просим сообщить его нынешний адрес для передачи или зайти за письмами, если он еще в Лондоне».
Письма уже были переданы адресату, когда Лавров получил еще один отклик на это извещение. Еще один человек предполагал, что в извещении речь идет о письмах, адресованных ему, и просил их переслать — указывал свой адрес. Далее писал:
«Я бы, конечно, сам зашел справиться, но меня предупреждали, что таким путем я легко могу быть выслежен (у сыщиков имеются схожие мои портреты), а этого я вовсе не желал бы, так как собираюсь скоро вернуться в Россию.
Адрес и имя не сообщайте никому.
Остаюсь
искренно Вам преданный
П. Кропоткин».
Месяца полтора тому назад газеты сообщали, что князю Петру Кропоткину, переведенному по болезни из тюрьмы в военный госпиталь, удалось из госпиталя бежать… И вот он здесь, в Лондоне. Лавров немедленно ответил на его письмо, пригласил зайти.
Через день или два кто-то постучал дверным молотком у входа, ему открыла жена Смирнова, Розалия Идельсон. Бритый молодой человек в цилиндра спросил по-английски:
— Дома ли мистер Лавров?
Снял цилиндр и обнажил облысевшую преждевременно голову.
Он не назвал себя, но глаза его напомнили ей Александра Кропоткина, и она сразу догадалась, что это его брат Петр. Поднялась по лестнице к Лаврову и сказала, что его спрашивает Петр Кропоткин.
Следом вошел и он сам. Лавров его обнял, усадил, и Кропоткин поведал свою тюремную эпопею, рассказал о своем необычайном побеге — среди бела дня — с помощью друзей. И оказалось, что среди этих друзей был тот самый доктор Веймар, чьим заграничным паспортом воспользовались некогда Лавров и Лопатин…
Лавров сразу предложил Кропоткину принять участие в работе редакции, и тот согласился. Взялся подготовить очередное двухнедельное обозрение русских газет. Теперь Кропоткин стал захаживать в редакцию, по-' дружился с Линевым, но видно было, что здесь он чувствует себя как бы не в своей тарелке — ведь он по взглядам своим был анархистом, его кумиром оставался Бакунин. И уже 1 ноября Кропоткин распрощался с редакцией «Вперед!». Поехал он не в Россию, как собирался, а к своим друзьям анархистам в Швейцарию.