«Я действительно в последнее время встречался с высокопоставленными лицами; — написал в ответ Тургенев, — но разговоры с ними были столь же ничтожны, как и самые эти лица…»
В начале декабря он прислал письмо: «Я вернулся в Париж — и очень был бы рад Вас видеть. Приходите в середу, часу в 1-м, если только до тех пор весь Париж не будет погребен под снегом».
Снегопад был необычайный для Парижа, волнующе напоминал Россию… Снег, разумеется, не мог помешать Лаврову отправиться на улицу Дуэ.
В кабинете Тургенева они беседовали с глазу на глаз и совершенно откровенно.
— Между нами говоря, — сказал Тургенев, понизив голос, — у меня создалось впечатление: наследник российского престола — ограниченный и невежественный человек.
Лавров не сомневался: впечатление Тургенева безошибочно. Что еще можно ожидать от новых представителей династии Романовых? Это деградирующее семейство способно только тормозить прогресс!
В рассказе Тургенева удивило другое: жена наследника выразила сожаление, что Тургенев пишет свои повести по-русски… И это говорила будущая императрица всероссийская!
Из Петербурга доходили известия о недавнем расколе «Земли и воли». Большинство ее членов сплотилось о новую подпольную организацию «Народная воля», готовую к террористическим действиям, и лишь незначительное меньшинство составило группу «Черный нередел», отрицающую террор.
Этой новостью Лавров был угнетен в высшей степени. Во-первых, опять вместо объединения возникал раскол. Во-вторых, вера в террористический путь представлялась ему величайшим заблуждением. Он написал письмо народовольцам и отозвался о системе террора так: «Я считаю эту систему столь опасною для дела социализма и успех на этом пути столь мало вероятным, что, если бы я имел малейшее влияние на ваши совещания и решения, когда вы вступали на этот путь… я постарался бы всеми силами отклонить вас от этого».
Незадолго до рождества к нему явился нежданный гость и представился как член «Народной воли» Лев Николаевич Гартман. Этот молодой человек только что прибыл в Париж и так был взволнован всем пережитым, что, кажется, испытывал жгучую потребность обо всем рассказать. Оказывается, он был одним из главных участников недавнего подкопа под линию железной дороги на окраине Москвы. В ноябре народовольцы устроили взрыв железнодорожного полотна в момент ожидаемого прохода царского поезда. Но поезд успел проскочить, царь остался жив и невредим. Сошел с рельс другой поезд, шедший следом, — в нем ехала царская свита. Багажный вагон опрокинулся, два пассажирских вагона встали поперек пути, но никто не пострадал. Покушение не удалось, хотя народовольцы столько труда положили на этот подкоп под железную дорогу! Купили убогий домишко возле путей. За хозяина и хозяйку этого домишки выдавали себя он, Гартман, и Софья Перовская. На самом деле они вовсе не муж и жена, а просто товарищи, связанные общей преданностью делу «Народной воли». Посторонним даже в голову не приходит, сколько энергии и самопожертвования таится в этой, по его словам, смешливой девушке с кротким и нежным характером… Теперь она скрывается. В газетах объявлено о розыске Гартмана, сообщены его приметы. В Москве и затем в Петербурге он не мог показаться на улице. Друзья уговорили его уехать нелегально за границу, достали ему документы на имя Эдуарда Мейера. В последний день загримировали, выкрасили ему волосы в черный цвет… Да-да, не думайте, что он от роду брюнет, он еще не отмыл волосы, на самом деле они русые… На перроне Варшавского вокзала в Петербурге он появился в самый последний момент, после третьего звонка перед отходом поезда, и беспрепятственно вошел в вагон… В Париже ему надо иметь какой-то заработок, и поступает он на работу в мастерскую. Эта мастерская поставляет лампочки на фабрику Яблочкова.
Неожиданно холодная выдалась в Париже зима. Сена замерзла, что случается, как говорят, раза два в столетие. Вот когда Петр Лаврович мог вспомнить о медвежьей шубе, отнесенной в лондонский ломбард. Из ломбарда шуба к нему не вернулась: он не смог ее выкупить. Пришлось теперь выходить на холод в поношенном легком пальто.
Он вообще обносился, единственные брюки протерлись, а он в жизни своей не держал в руках иголки, а оставалось ему надеяться, что под сюртуком, а тем более под пальто незаметно, какие у него брюки,